Неожиданно выяснилось, что Кола Бельды никогда не был туркменом. То есть совсем. - Как же так, товарищи? - растерянно спросил заведующий концертной частью Дворца Культуры им. В.И.Ленина Ефим Давидович Гольдштейн - человек тревожного этнического происхождения, занесённый в Ашхабад треть века назад холодным ветром эвакуации. Мог бы и помолчать, между прочим. - Как же так, товарищи? Кто же это утверждал программу? Программу утверждал кто-то, с чьим мнением приходилось считаться. Мероприятие намечалось республиканского масштаба, знатные хлопкоробы уже томились под вентиляторами столичной гостиницы, местная филармония откомандировала лучшие кадры, включая коллектив дутаристов "Туркмения", трио туйдуков "Дружба", певицу Гурбангюль Аннадурдыеву и примкнувшего к певице баяниста Севу Петрова. Присланный из Москвы хореографический ансамбль "Народные ритмы" обещал стать гвоздём той самой утверждённой программы. В обширном репертуаре танцоров удалось найти лишь одну подходящую случаю композицию. Надо полагать, в имени Кола Бельды московское начальство уловило нечто непреодолимо туркменское. Итак, программа: 1. Выступление Первого секретаря компартии Туркменской ССР тов.*** 2. Выступление зам.министра сельского хозяйства Туркменской ССР тов.*** 3. Чествование передовиков-хлопкоробов. 4. Певица Гурбангюль Аннадурдыева. Песня "Туркмения - родина моя" (аккомпанирует В.Петров) 5. Ансамбль "Народные ритмы". Композиция "Увезу тебя я в тундру" (фонограмма песни в исполнении Кола Бельды)... - Я извиняюсь, но ведь Кола Бельды - нанаец! - гнул свою узконационалистическую линию тов.Гольдштейн, - у нас же чествование хлопкоробов, при чём здесь тундра? Где тундра и где Туркмения?! - Ефим Давидович развёл в стороны миниатюрные руки и всем стало ясно, что от Туркмении до тундры, в сущности, один шаг. - Товарищи, - прокашлялся второй секретарь, ответственный за массовые мероприятия, - программа утверждена обкомом партии, менять ничего не будем, московский ансамбль - это, товарищи, подарок столицы, культурное, так сказать, послание. А вам, Ефим Давидович, следует прислушаться к мнению вышестоящих органов. При слове "органы" со дна гольдштейновой души поднялся густой и вязкий ил, а откуда-то сбоку зазвучал певучий голос покойной бабушки Сары: "Фима, ты же умный мальчик, не лезь в жопу!" "Надо ехать", - привычно подумал Гольдштейн. - "Забодали уже совсем с этими туркменскими нанайцами! Да и вообще..." Вообще надо было ехать, время было отъездное, год семьдесят восьмой, - но это было вообще. А в частности надо было проследить, чтобы звукотехник Серёгин пришёл в торжественный день трезвым и наладил микрофоны на сцене; чтобы президиум с "будкой" поставили ровно по центру и Ленина на заднике протёрли; чтобы хлопкоробов разместили поближе к сцене; и московских этих, будь они неладны, чтобы упаковали в правую кулису, других артистов - в левую, а уж пионеров с букетами - во-он в тот угол; и чтобы Аннушка встретила Первого ("Фимдавыдыч, да не волнуйтесь вы, да не в первый же раз Первого встречаем!"), и чтобы ещё много чего, освоенного за долгие годы на ответственном посту. Ефим Давидович погладил лысину и привычно хлопнул по карманам, предвкушая скорый перекур. Правый пиджачный карман дружелюбно клацнул спичечным коробком. Тяжелое солнце стояло над Ашхабадом. Тожественный день выдался по-туркменски горячим. Хлопковые поля наливались азиатским жаром. Солиста хореографического ансамбля "Народные ритмы" Володю Шапочкина мутило. Ему было нехорошо. Ещё вчера Володе Шапочкину было хорошо, но теперь стало совсем плохо. Дело в том, что накануне Петюня Сычёв уверял, что кефир - это отличная закусь, а водка с кефиром - это практически народный степной напиток кумыс, столь любимый всеми казахами. - А разве мы в Казахстане? - усомнился Шапочкин. - А где ж мы, по-твоему? - сказал Петюня, кивая в сторону серых прямоугольных новостроек. - Вон они, степи! Что касается кумыса, то его рецептура не вызвала сомнений. Утомлённые кочевой жизнью, культурные посланцы мирно отдохнули от долгого переезда. Ничего лишнего, уж артисты-то норму знают! Однако вот именно сегодня Володе Шапочкину было нехорошо. В свинцовой голове Шапочкина медленно передвигались разрозненные мысли. Одна из них подбадривала Володю: "Ничего, ничего, ноги вспомнят, руки не подведут! Прорвёмся!" - Вовик, помоги-ка мне со шкурой! - Леночка Т. повернулась к Володе мускулистой попкой. По замыслу хореографа танец нанайцев "Увезу тебя я в тундру" исполнялся в шкуроподобных халатах некого общетундряного вида, из-за чего танцоры напоминали одновременно гарцующих оленей и пляшущих оленеводов. В руках оленеводы держали бубны и лохматые копья - для колорита. С первыми тактами песни оленеводы выскакивали цепочкой, потрясая шаманскими доспехами, и неслись по большому кругу от края до края: "Ты у-ви-дишь, что нап-ра-сно на-зы-ва-ют се-вер край-ним!" "Попа", - нехотя отметил Вова, застёгивая Леночку, - "а, кстати..." - А, кстати, Ленок, где твой бубен? - Ой, Вовик, мне этот бубен, знаешь... ("Люди! Ну слушайте, ну где мой бубен?") Правая кулиса шелестела московским говором, босыми пятками и оленьим мехом. Володя Шапочкин закрыл глаза. - Эй, Вован, ты не спи! - зашкуренный Петюня, кумысных дел мастер, тряс Шапочкино плечо. - Если ты проспишь, то никто ж на сцену не поскачет! - Не просплю, Петюня. У них ещё этой говорильни - на два часа. - Ну давай, отдыхай, - вздохнул Петюня, - но если что, так ты учти! Петюнино нанайское копьё тюкало по полу в такт петюниным шагам. "Вот ведь, хрен-колотушка" - задымлённо подумал Шапочкин... Зато звукотехник Серёгин был сосредоточенно трезв. Уже с утра хмурый Серёгин просвистел и продул микрофоны, закрепил провода, подсоединил усилители, приготовил фонограмму. Теперь Серёгин сидел за пультом и обильно потел в лучшем, впрочем, и единственном своём кримпленовом костюме, надетом по случаю большой ответственности. Синтетический галстук душил несмоченное серёгинское горло. Осоловевший от длительного напряжения Серёгин смотрел на трибуну с деловито журчащим оратором. Изредка речь министерского чиновника прерывалась аплодисментами - в эти моменты Серёгин чувствовал некоторое дисциплинарное послабление: он торопливо вытирал влажный лоб и обмахивал себя листками со сценарием торжественного вечера. В один из таких перерывов Серёгин заметил, что на сцену поднимаются прокопчёные туркменским солнцем, чрезвычайно серьёзные и смущённые хлопкоробы. "Ага, - подумал Серёгин, - сейчас будут награждения". - ...орденом награждается бригадир упаковочно-сортировочной бригады совхоза "Коммунист Туркмении" Джумагулы Довлетгельдыев! Поприветствуем, товарищи!... - Серёгин! - Серёгин обернулся на грозный, из-за двери, шёпот Гольдштейна. - Серёгин, ты это давай, внимательно следи, не забудь потом включить фонограмму! - Чего? - Фонограмму, говорю, Серёгин, фонограмму не забудь. Включить. Понял? - Понял! - сказал Серёгин, отёкший от долгого сидения, истерзанный жарой и злостным кримпленом, потерявший волю и логику, откликающийся лишь на голосовые команды. - Понял! - сказал Серёгин, и, повинуясь необъяснимому порыву послушания, включил фонограмму. "Увезу тебя я в тундру, увезу к седыыым снегаааам!" - оповестил изумлённую публику невидимый глазу Кола Бельды... Услышав звуки родной песни, Володя Шапочкин пробудился, подхватил мохнатое копьё и уверенно поскакал по намеченной ранее траектории. Вслед за грациозно убегающим на сцену выводящим потянулись и остальные нанайцы с бубнами и копьями. Примерно на шестом метре пути Володя Шапочкин обнаружил, что сцена как-то необычайно густо декорирована кумачовым президиумом, трибуной, пионерами с цветами и прочим народом, среди которого особо выделялся окаменевший от неожиданности свеженаграждённый Джамагула Довлетгельдыев. - Ёп! - подумал Шапочкин, с тревогой оглядываясь на безмятежных своих товарищей. Возвращаться было поздно. И в этот момент ужас содеянного дошёл до помутившегося разума Серёгина, в связи с чем Серёгин оборвал Бельду на словах "мы поедем, мы помчи..." В наступившей морозной тишине по-зимнему экипированные оленеводы продолжали свой молчаливый путь через сцену. Достигнув левой кулисы, Шапочкин упал на грудь ошарашенной певицы Гурбангюль Аннадурдыевой, которую со своей стороны подпирал баяном умирающий от смеха Сева Петров. Довольно скоро в левую кулису прибыл весь сплочённый отряд нанайцев, включая замыкавшего цепочку Петюню Сычёва. Петюня попёрся на сцену уже безо всякой музыки, чисто за компанию, как это вообще было свойственно Петюне. Вихреобразное появление оленеводов, конечно, несколько смяло процедуру награждения, тем не менее, преодолев первичное потрясение, высокое начальство всё же завершило свою миссию и очистило сцену для певицы Гурбангюль Аннадурдыевой, открывавшей праздничный концерт. - "Туркмения - родина моя!" - сделал любопытное заявление Ефим Давидович Гольдштейн на правах конферансье. - За баяном - Всеволод Петров! ("Боже мой, - подумал Гольдштейн, - что я говорю?!") Большой Зал Дворца Культуры им.В.И.Ленина наполнился эпическим баянным вступлением и сдавленным стоном категорически вышедшего из строя Севы Петрова. В это время раскисший от хохота тундряной коллектив переходил, постукивая копьями, по тёмному закулисью на исходную, правофланговую позицию. Лица нанайцев расплылись от потёкшего грима, настроение было боевое, но не рабочее. - Девочки, девочки, ну-ка, собрались! - призывал к порядку Володя Шапочкин. - Г-г-гышшы-шы-шы-шы, - шуршали в ответ нанайские девочки. - Вовик! Зы-зы-за тобой - х-хы-хоть на край света! Несчастнейший из людей, звукотехник Серёгин, лишь минуту назад отошедший от тяжёлого шока, моргливо глядел на белого в гневе Фиму Гольдштейна. - Серёгин! Шо ж ты творишь-то, Серёгин? Совсем обалдел? Очнись! Слушай внимательно! Сейчас Гурбангюль допоёт, уйдёт, и ты, Серёгин, включишь фонограмму! Ты понял? Допоёт, уйдёт, включишь! Всё осознавший, раскаявшийся, готовый искупить Серёгин положил палец на клавишу магнитофона. Хореографический ансамбль "Народные ритмы" поднял бубны, оправил шкуры, встал на изготовку. - Танцевальная композиция "Увезу тебя я в тундру!" - выкрикнул Гольдштейн резиновым голосом. Звукотехник Серёгин нажал магнитофонную клавишу. "...мся на оленях утром ранним", - как ни в чём не бывало продолжил прерванную песню Кола Бельды, - "и отчаянно ворвёмся прямо в снежную зарю-юуу!" Звукотехник Серёгин, разволновавшись, забыл перемотать плёнку. Инстинкт Вовы Шапочкина отказывался реагировать на чуждые слова. Вова Шапочкин привык отчаянно врываться только на "увезу тебя я в тундру!", поэтому возникла недобрая заминка. По залу носился трагически одинокий баритон великого нанайца. Дождавшись привычного заклинания про "увезу тебя", Володя Шапочкин выскочил на сцену с началом второго куплета. Дело вошло в колею, однако каждый из участников забега догадывался, что песни на всех не хватит, что негибкий в изменившихся обстоятельствах Бельды окончит повествование точно к установленному сроку, ни минутой позже. Так и произошло. "Ты увидишь - он бескрайний, я тебе его дааа-рююю!" - сообщил собеседнику Кола Бельды и замолк. Брошенный на произвол судьбы, совершенно умотавшийся табун взопревших под шкурами нанайских оленеводов поскакал в хаотичном порядке за кулисы, подволакивая свой бубенно-копейный скарб. Наступал черёд прославленного трио туйдуков "Дружба"... © Anna Antonovski