Вот эта фотография из френдленты напомнила мне Иерусалим. Раньше общаги первокурсников некоторых факультетов в иерусалимском университете представляли собой череду бараков. В каждом бараке было по 40 комнат-келий (2 койки для двоих жильцов, общий стол, 2 стула и шкаф), общая кухня и общие туалет-душ с чередой перегородочек. Про те времена Большой Репатриации и ту общагу можно писать романы, как пишут романы о коммуналках и жизни во дворах-колодцах 50х-60х годов. В бараках было всё: любовь и трагедии, переживаемые всем бараком (а то и не одним); рождение детей и бескорыстная помощь несчастным шестнадцатилеткам, сбежавшим из российского дома в Израиль, будучи неспособными даже вермишель себе сварить - что уж про хорошую успеваемость в новой стране на чужом языке говорить или про способность найти работу... Только всё это было ещё и нелегально. То есть, эти кельи, вмещавшие в себя по 10 человек, эти старенькие магнитофоны, призваные заглушить детский плач (чтобы никакая сволочь не настучала руководству), это совместное укрывательство всех, кого стало хоть кому-то жалко... Это "джентельментское" соглашение, что плохо лежит всё, что оставлено дольше минуты на поверхностях или на выходные в запертом холодильнике; эти хитрые штырёчки, которыми тыкали в особенное место у машин общественной стиралки (дабы не бросать туда кровные заработанные монетки) и особые коды особых телефонных автоматов (хранившиеся пуще государственной тайны), позволявшие звонить домой в Россию-Украину бесплатно... Всё это было, хоть теперь трудно поверить. Бараки превратились в трущобы в рекордные сроки, и туда по возможности, кроме репатриантов, никто старался не попадать, даже по случайности. Даже водители рейсового автобуса остановку в этом месте не любили, что уж говорить про руководство общежитий, махнувшее рукой на то, что там творилось. Решалось там всё между собой. Ни медиков, ни полицию старались не звать (своими силами как-то разбирались), хотя случалось всякое... А ещё там были коты. Стаи, полчища бездомных котов. Везде, хуже крыс. По аналогии в качестве примера могу привести только рынок ночью в Яффо (если там ничего за эти 6 лет не изменилось, что хотелось бы). Коты были наглые и дикие. Их не любили, как недолюбливали и тех, кто их жалел и кормил. Но однажды и я попала в разряд котосострадальцев.  Привычно громыхая кастрюлей для устрашения, я зашла на кухню, где в окна кинулась врассыпную котоорава. И тут я увидела в раковине крошечного чёрного котёнка. Кто-то облил его кипятком, возможно в этой же раковине (иначе как он туда попал?), и он лежал еле живой, не в силах даже мяукать. Следом за мной вошёл мальчик из соседней комнаты, и вместе мы аккуратно переместили котёнка на картонку, спрятали за каким-то ящиком на полу в углу, положили его мордочку в блюдечко с молоком и оставили умирать. Утром котёнок лежал там же, но молока убыло. На следующий день молоко исчезло, а котёнок стал беззвучно открывать рот и мелко трястись... Никакие ветеринары нам и в голову не пришли (мы и людям-то в ту пору врачей не звали), сами как-то это существо кормили, рассказали всему бараку про зверство (убить - ещё ладно, деваться уже от них некуда - котов этих. Но живодёрствовать зачем?!) и просили не трогать. Так, потихоньку, котёнок сам выздоравливал, наращивал клочочками шерсть на обваренной коже... Через года полтора я случайно снова оказалась в тех бараках. Я сразу узнала нашего кота: более уродливого, более бесстрашного, более умного и хитрого кота я в жизни не встречала! Надо ли говорить, что это одноглазое, одноухое, бесхвостое и клочкастое создание (на некоторых участках шерсть так и не выросла), будучи по-прежнему самых маленьким из котов, было предводителем всей этой кошачьей колонии?  Что было дальше я не знаю. Но подозреваю, что ничего хорошего. Скорее всего, их всех усыпили. В лучшем случае, переловили и рассовали в питомники. Но эти года два у кота была интересная, сложная, полная разнообразных приключений жизнь. А бараки прошерстили, прибрали, комнаты сделали индивидуальными, с холодильником в каждой. А потом и вовсе это всё снесли. ©  Les