Продолжение. Начало в 17-м выпуске
                                                        

                                                          ГЛАВА 3

                                    Путь мой и ночлег мой окружаешь, и знаешь все пути мои.   
                                                                                      (Царь Давид, 139 псалом).

     По дороге к Мисси Отей забыла свои сигареты. И поэтому нервничала. В принципе, она могла их купить везде, но ее "пежо" не вынес бы такой тривиальной остановки. И она была верна этому неприступному имеджу.
     Нет, сегодня невыносимо без сигареты. И что за тон у этого болвана-полицейского, который предложил ей припарковаться! Ей, которой никто не смел ничего предлагать! Значит, судьба? Перемена направления? Ка-акой красавчик! Права? Что еще за права? Это у нее – права! Можете не возвращать бумажку. Выйти из машины? Он явно не от мира сего! Неужели заставит выйти? Ее, Отей, при появлении которой мужчины не выходили, а пулей выскакивали из своих тачек! Придется... выйти... Да-а! Солнцестояние... Хм, а он, действительно, красивый! Кажется, не грек. А – красивый! Лучше Гира...
     Тогда тоже у нее было ощущение солнцестояния. И, может быть, на том же шоссе. Несомненно. Гир не выглядел потерянным. Поэтому Отей притормозила. И – вышла… Измученную последними каплями бензина машину Гир бросил на дороге, как надоевшую за один раз шлюху. Тогда он стоял, зная, что она обязательно укротит свой норовистый путь. Предложит сигарету. Разговорит. Подвозя, возьмет его к тому, что произойдет и закончится.
     В тот полувечер закончилось, как и положено, постелью. У нее. Необъяснимо медленно. Пугающе нежно. С последующей постелью. У него. В пустующем Мангейме.
     Где была одна ночь. Удивительная! Первозданностью лиц, скалившихся в лобовом стекле автомобиля. Они разбегались и сбегались, разрезаемые бесшумной скоростью внезапного визита в спальный район вселенной.
     Отей обратила внимание на то, как свежо это было. На его опытную неопытность. – Включить и выключить душ. По-мужски взбить подушки. До сытости накормить и себя и ее.
    Она поняла, что у него есть женщина. И он понял, что у нее есть мужчина. Но та женщина и тот мужчина так ничего и не поняли. Поняли позже. Не имея ничего против.
     Никто в ту ночь не тревожил Мангейм телефонными звонками, несмотря на то, что каждая комната и прочее были утыканы шипами-аппаратами. Соответствующая фирма присвоила Мангейму лишь один, роковой номер. Воспользовавшись им, абонент на другом конце провода даже не подозревал, какими разнообразными трепещущими мелодиями заливался Мангейм в самых далеких его концах! Гордый своим изобретением, профессионал-архитектор и электронщик Монтгомери Осборн позаботился также о конфиденциальности приватных бесед.
     Телефон должен был оборвать их восторги тел. Которые, увы, не начали с поцелуев. Обрядовых для Мангейма и зеленых глаз Мисси. Более просвещенная, Отей претендовала на замещение обряда куражом. Грубо поруганной и получающей удовольствие от поругания самки.
     Впервые надорвался Мангейм утром от охладевшей к своему искусству Отей. Прикорнувшей ангелом над измученным ею Гиром. Выбравшимся из-под женских обломков в одну из оскорбленных случившимся саун. – Кафельных язв бетонного желудка, испускавшего больные безвоздушной атмосферой газы.
     Налив отмеренное количество воды, обнаженный Гир внезапно почувствовал острую боль Мангейма. Тоже – мужчины. Больше чем мужчины. Друга. Хозяина. Брата. Задыхающегося. Кашляющего пузырящимся в бассейне желе.
     И тогда он открыл окна! Впустив искусственное дыхание праздничного лучами восхода.
     Расставались, как не в последний раз. Который тщательно и неизбежно соблюдала Отей. Законопослушная жанровому своеобразию их встреч. Жертвы и насильника.
     Время без Мисси с Отей не унималось вне Мангейма. Куда бешено стремилось сердце новой царственной любви Гира, упорно не желавшего облюбовать родимое гнездо ею.
    Мангейм был заодно со своим воспитанником. Он охотно устраивал уикэнды для родителей Гира и свирепо насылал снегопады и жуткие туманы, когда ослепленная Отей брала вожжи разума любовника в свои руки...
     В отличие от Гира, красавчик-полицейский подчинил ее независимости велеть. Неужели?! Неужели, если он скажет, она унизится до ближайших кустов?? Отей полыхала, готовясь искупить свой грех перед Мангеймом. В любом положении, в любом месте, в любой фантазии. С тем, кто выписал ей индульгенцию за превышение скорости и уже было вознамерился заняться другими делами.
     Что ж… Титанически выпуклая ширинка захлюпала по швам, стиснутая предприимчивой рабыней! Одинокая дорога в Мангейм покрылась бессильными оспинками разочарования, когда он, атлетически мускулистый, застенчиво объяснил резвящейся от течки львице, что в его вкусе только мужчины и, если повезет, сопливые подростки! Возвратясь на круги своя, она благодарно бросила вызов одному из архитектурных чудес света. Обнажила до кружевных шелковых трусиков ровную, как пальма, ногу и остановила вылетевшую на них сбитой птицею машину. Отъезжая, благодетельница оглянулась. Двое мужчин шли к маячившему на обочине лесочку.
     Итак, Мангейм указывал ей путь к Мисси. Это все, что он мог сегодня сделать.
     Что скажет ей Отей, когда приедет? А ведь мало сказать! Необходимо убедить. В соучастии.
     Но – как? Она никогда не видела Мисси. Хотя почти всегда дышала ей в затылок. Пифией, знала, во что Мисси была одета, где спала, сколько родинок окружало ее лобок, какие утехи та предпочитала. Но была ли легенда о ее зеленых глазах правдой? Этого Отей не знала. Сколько раз в свободное от Гира время прекрасная гречанка давала себе слово предстать перед Мисси! И – понять всё самой.
     Понять, почему Гир вспыхивает шаровой молнией, когда Отей старалась некстати уколоть его приключением с глупенькой девочкой. И тогда весь день погибал к черту, а ночь стенала, не в силах выработать такие необходимые для женщины мужские клетки. Разбегались в разные стороны предметы повседневного и интимного туалета, неудержимо пригорал завтрак, обед и ужин. Наступало беспроволочное существование без друзей и врагов. Скучно. Почему?
     Так что же она скажет Мисси? Если Отей ничего не придумает сейчас, ее мансарда на колесах развернется к Мангейму. И зачем ей Мисси? Наедине – в  Мангейм с Гиром! Ах, да! Его предки, и эта ненормальная Анж с женатой на ней приставкой. И кто знает, как поведет себя Гир, по рукам связанный вторжением Отей? Нет... Мисси была нужна ей. Беременная. Любая. Только так она перехитрит этого величественного старика – Мангейм!
     Неважно, что она скажет Мисси! Важно, чтобы та открыла ей. И чтобы глаза Мисси утратили свою зелень, до того как Отей погрозит похожим на стальной пестик пальчиком недалекому умом сооружению.
     Опасения Мангейма в душе Отей, к сожалению, не остудили замужнюю гетеру. Они лишь возбудили кислотный дождь слез, превратившийся в мутное стекло, сквозь которое шоком проступил удар о каменное препятствие – обитель  не покинутой Мисси.
     Отей приехала. Жутко болел затылок. Плакали вцепившиеся в руль руки. Корчился закованный в тело шерстяной костюм. Рвался отчаянный макияж. Помято курились плотно заклиненные двери.
     Что это было? Процесс завершения года? Со скоростью света? Или другой процесс? Потому что год еще не кончился? И она осталась жива? Для чего? Для того, чтобы процесс завершился? Будет ли она жива потом?
     Не позже чем через несколько часов Отей будет встречать Мангейм. Будет! 

                                                               ГЛАВА 4

                                             Даже нет слова в языке моем, как ты знаешь меня. 
                                                                                    (Царь Давид, 139 псалом).

     Никакое утро не могло разбудить Мисси сегодня. Она не спала. Всю ночь. Рядом с Гиром. Спящим ребенком. Приближающимся по минутам к дню. Эти минуты она выучила наизусть. Чтобы дать понять себе, какую из них он предпочтет для точки отсчета пути. Мисси не будет настаивать, хотя не настаивать было выше ее сил. Как всегда незаметно. – Вечно прислушивающейся к долгожданному скрипу половиц. Исчезающих присутствием в его мелочах жизни. Не знакомой приметами необходимости в другом человеке. 
      Не так давно отвергнутом и найденном среди людей. Которым она была нужна, чтобы жить с ними, и была не нужна, чтобы остаться на безбрежное бытие. В качестве сестры, любовницы или просто шлюхи. Такой ее вновь обрел Гир.
     И – не простил Мангейм. Он ревновал, еще не осознав, что ревнует. Стремится любой ценой уберечь притчу о едва задетых взрослостью мальчике и девочке.
     Каким-то необъяснимым наитием Гир был горд, казалось бы, противоестественным сопряжением с материализованной грудой неодушевленности. Подставившей ему свой эксперимент-слепок в образе Отей. Неотразимой в отразимости Мисси. – Быстро проходящего каприза, предмета полового возмужания.
     И больше ничего, кроме этих зеленых глаз? И все-таки в ней что-то было. Но – что? Зеленые глаза взглянули на Отей, как на мертвеца. Но нет, она не – мертвец!
     Боже... На что похожа ее машина! Такая рухлядь никогда не доберется до Мангейма. Или доберется... Посмотрим!
     Ждала ли Мисси Отей? Зеленые глаза пожухли. Все в порядке, старушка. Ждала! Может быть, не сегодня. Всегда! Чтобы увидеть в Отей время. Потраченное на пустяки.
     Что ж... Гостеприимство – это ее конек. Но – не Отей.
     Нет, нет, у нее ничего не болит! Какая же простушка, эта Мисси! Устала, она права.
     Куда-то делись сигареты. Закурит Отей и такие! Но такие курит и сама Отей.
     Всё. Пришла в себя. Что случилось? Ничего особенного. Просто не рассчитала. Или задумалась. Замечталась! Впервые вылетели не ее слова...
     Кого-то. Знавшего о ней больше, чем знали другие! Но – все ли он знал о ней? Ничего не упустил? Промашка? Как трудно с этими женщинами! Но почему Гир – не женщина, а Отей – не мужчина? А Анж – не… Чепуха!
     Так, Отей, действительно, пришла в себя. Они разговаривают??? Какие же слова были первыми? Стареешь, брат! Замечтался! Вот и ответ для Отей. Или – для Мисси? Или – для самого Мангейма?
     Что-то такое... о колготках. Прекрасно! Все важные слова – впереди.
     Отей снимала колготки от Диора. Они превратились в лохмотья. Почему женщины жалеют вещи больше, чем самих себя? И кто такой этот Диор? Тот, с кем она спит? А ведь спать должна с мужем! Нет, он не все знает об этой штучке. С Анж намного проще!
     Вот еще какие-то слова... Ага, их произносит Мисси. С участием, ха! Она предлагает кое-что из своего запаса. Не от Диора? Еще бы! Она ведь с ним даже не знакома. Но кто ее знает! Тоже – штучка!
     Кофе решает все проблемы. Интересно, а как насчет синяков? Вон ка-а-кой впился Отей в лодыжку! О нем бы и поговорить?
     Две стервы! За кого они меня принимают? Видите ли, душ по ней плачет! Ты зачем приехала?! Н-да? Что я теперь буду делать с Мисси?
     Задумалась девочка. О чем? О-о, если бы так задумалась Отей! Не-е-ет...! Померла она, что ли, в этом душе?! Хорошо – людям! Коффе, душш! А ты стоишь годами в чем мать родила (то бишь – отец) и ждешь, когда эти величества в тебя пожалуют, а потом, не дай бог, разрушишься, от того что переждал, перестоял, простудился и... заболел белой горячкой!
     Думаешь, девочка? Думай, думай! А ты, кукла-голышка? Выходишь? Опять – коффе?! Чтоб тебе провалиться на этом месте!
     Разговор не заканчивается. Опять о тряпках? Трудно сказать. Обе молчат. Губы Отей дрогнули. Вспыхнули подвернувшейся помадой. Фен массировал залипшую тину волос. Черных непокрашенностью с детства.
     Хм, она рассказывает о ее детстве. Зачем? Что – каждый новый день мать Отей помогала ей стать самой собой; маленькая женщина, произведшая на свет высокую, стройную и до сих пор не похожую на нее девушку. Женщину. Творение искусства, как бодро называл ее отец. Некоронованный король царства автомобильных шин, чьи взгляды в незапамятном Прошлом раздели донага не одну прелестницу. Мать пыталась научить ее молчать. Но Отей была в своём репертуаре: нордической и ревнивой собственницы, которой прощалось немыслимое и не пройденное. И даже то, что она просто не привыкла защищать вскормившую и вырастившую ее унылую тень второй половины человечества.
     Интересы не осаждали Отей. Знания давались легко. Самые необходимые прочно задерживались языками, формулами, опытом общения. И никогда – образами. Зачитанными до дыр, но выскочившими глупостями. Подтекст полученных рекомендаций был исчерпывающ: чрезвычайно умна, расчетлива, дисциплинированна, самоуверенна, уравновешенна. Красива, как стрела Амура. Неосторожно загубленного в отместку браком.
     Выбор образования был случаен. Таким же образом она могла стать кем угодно, престижно вылупившись блестящим специалистом в области глазной хирургии. Великие умы прочили ей грандиозное будущее. Но Отей вовремя свила гнездо.
     Какого черта о себе – такие подробности?! Мисси совсем не слушает. Поливает цветы. Что-то перелистывает. Зевает. Легко – не получилось. Отей поняла это на полуслове. Осечка.
     Теперь она пошла одеваться. Но ведь не была же Отей голой! На этот момент он не обратил внимания. А – зря! Редкие мужчины промолчали бы, увидев ее кожу! Производившую впечатление ослепительного платья, небрежно наброшенного на умопомрачительно обещающие формы. Однако Мисси – не мужчина. Какая жалость!
     Вместе с Отей его воспоминания перенеслись на одну из узеньких улочек старого Толедо. Искренне возмущенного тем, что странная гостья отчетливо пренебрегла упоительным зрелищем корриды – визитной карточкой любого мало-мальски уважаемого испанского города.
     Она признавала город постепенно. Доверяя своей интуиции. Уводившей ее по велению истукана в самые недоступные походке бесконечные уличные переходы. Предназначенные не для туристов. – Невидимками-помойками, сточными канавами, сомнительными неопрятными двориками, снующими в поисках добычи попрошайками.
     Одна из них положила глаз на Отей. По-елочному украшенную. Благоухающую французской косметикой. Одетую с исключительным вкусом.
     Зубоскаля, нищенка подпрыгивала обручами, то сжимающими, то разжимающими сальные объятия. Чья мерзость измерялась достоинством купюр, отмахивающихся от назойливой попутчицы. Которую Отей не боялась. Напротив, ей было смешно, весело, любопытно. Она чувствовала себя тореадором, испытывающим роковую страсть к неизвестному концу приключения.
     Повседневного тупиком, преподнесенным городу нечаянно зазевавшимся солнцем. Которое, опомнившись, не избежало корчмы черных от пьяни облаков. Загаженные ими стены протягивались отсветами к нищенке, ловя на лету клейкий иней копошащихся крысами денег. Которыми нищенка облепила магическое пространство Исхода в Отей.
     Полезшего шелухой рогов под платье, в белоснежные трусики очаровательного оргазма. Снявшего разом скалистое презрение к однополой плоти, способной без досады открывать равных Отей соперниц.
     Подсунутых Мангеймом издалека, без слов, которые, увы!, не несут знания.