Плов. Готовить – не женское дело. Он всегда так считал. И готовил сам, вкусно, с душой, засучив рукава и надев свой любимый фартук. Как отец приучил. Тот мать и на пушечный выстрел не подпускал к кухне. Сын не был так строг в отношении женщин и разрешал жене помогать: руки лишними не бывают. Да к тому же он был твердо уверен: совместный труд сближает. А она не перечила и всегда была на подхвате. Мыла и нарезала овощи. Подавала посуду. Иногда под его чутким руководством даже добавляла специи. За столько лет, прожитых вместе, они научились понимать друг друга с полувзгляда. Сегодня по плану был плов с телятиной (баранина – слишком жирная, а печень уже пошаливала). Мясо выбирал тоже он, накануне, на продуктовом рынке, чтоб не морозить. Ей дозволено было покупать овощи. Но лишь в строго определенных местах – там продавцы проверенные, не обманут. Мясо и вправду оказалось прекрасным. Розовато-молочное, парное, без жилок и хрящиков. Нарезать такое аккуратными кубиками доставляло воистину эстетическое удовольствие. Она невольно любовалась мужем. – Морковь с луком почистишь? – кивком указал он на нижний ящик шкафчика. – Конечно, барбарис я уже замочила, – легким движением руки показала она. – А изюм не забыла? – беспокойно оглядывался он. – Как можно? – она подставила поближе стаканчик. – Отдельно замочила, – довольно улыбался он, заканчивая с нарезкой мяса. – Отдельно, – пожимала плечами она. Да, с женой ему и вправду повезло. Спокойная, послушная, работящая. За 8 лет ни разу всерьез не поссорились. Да и повода не было. Разве что... – Слушай, давно хотел тебя спросить... – он аккуратно сложил нарезанные розоватые кусочки в подаваемую миску. – Да, милый, – она не переставала чистить морковь. Лук был уже почищен. – А что это за молодой мужчина тебя подвозил в позапрошлую среду? – нужно было вымыть дощечку: он не терпел грязной посуды в раковине. – В среду? – она подождала, пока освободится мойка, и сбросила туда овощи – ополоснуть. – Ты тогда задержалась еще после работы и была чересчур возбужденной, – он взял чистую доску из ящика (для овощей – отдельная). – А, тогда был день рождения у одной сотрудницы. Нелли (не помнишь?). Выпили слегка. А он просто подвез, – она включила воду. – Нелли помню: блондинка полноватая, юбки все время короткие носит. А он кто? – воду от изюма пора было сливать. Нельзя, чтобы он совсем размяк. – Ты правда хочешь знать? – она снова придвинула мусорное ведро и приступила к чесноку. – Ну, я же спрашиваю. – быстрые удары кромсали морковь идеальными кружочками. Колечки лука уже лежали в отдельной посуде. – Младший научный сотрудник, Лавров. Его в позапрошлом феврале к нам перевели на стажировку, – чеснок был красивый, крупный – загляденье. Нужно будет всегда у той женщины брать. – Он тебе нравится? – оранжевые кружочки барабанной дробью посыпались в эмалированную миску. Все пассировалось отдельно, чтоб сохранить драгоценный аромат каждого ингредиента. – Приятный, да, – протягивала она крупные нагие зубчики – резать чеснок не полагалось. – У вас что-то было? – сковородка была достаточно разогрета. Он щедро плеснул масло из бутылки. Только так: сначала разогревается сковорода, затем масло в ней. – Прекрати, – она взяла тряпку – слегка протереть стол. Так приятней работать. – Ответь. Мне это важно, – приподнимал он одну за другой миски, чтоб ей было удобнее. – Ну, так... Ничего серьезного, – она отвернулась спиной – вымыть тряпку. – Давно ты с ним? – он подошел к плите, его лицо оказалось совсем близко. Мясо мягкими шлепками погружалось в раскаленное масло. – Полтора года, – она споласкивала ножи и миску. Мыть посуду она привыкла в перчатках – берегла маникюр. – Ты его любишь? – он взял деревянную лопаточку. С тефлоном нужно осторожно – никакого металла. – Не знаю... Он хороший, очень... – перчатки аккуратно положены на решетку – пусть стечет. – Почему ты раньше молчала? – он слегка оттеснил ее от раковины, чтоб процедить через сито рис. – Ты не спрашивал. Да и зачем... – она вышла в ванную. И вернулась со шваброй – на полу кое-где оставались очистки. – У тебя же наверняка кто-то тоже есть. Протерев пол, она снова ненадолго удалилась. – Почему ты так думаешь? До прошлой зимы не было...  Она стояла с чистым полотенцем в руках. То уже совсем намокло. – А после? – мокрое бросила на батарею. – Люська... – он подсыпал немного хмели-сунели (к любому мясному блюду подходит) и еще раз перемешал. – Серьезно? И как давно? – она подала ему перечницу, он поморщился (опять, видно гастрит дает о себе знать) – пришлось убрать на место: стук. – Не очень. Да, и было-то раза 3-4. Последний раз еще в том мае, после твоего Дня рождения. Ты тогда выпила лишнего и легла рано спать... – он достал, наконец, мясо и закинул лук. Лук зашипел, распространяя по кухне сладковатый запах. – Надо же... – она включила вытяжку – становилось душно. – Ну, ты тоже хороша. Нашла, кого в дом водить. У нее ж на лице написано: шлюха, – настала очередь моркови. Достаточно слегка обжарить, чтоб только прихватилась и пустила сок. – И вообще, если б я не чувствовал, как ты от меня отдалилась...   Можно было выключать сковороду. И приступать к финальной части готовки. – Думаешь, мне легко с тобой постоянно молчать? – сначала он выкладывал румяные кусочки мяса. – Мне порой кажется, что ты вообще не живая, - затем золотистый лук. – С Люськой хоть посмеяться можно. А ты... – следом морковь (она еще толком остыть не успела). – Что с тобой произошло? Почему?! – сверху – барбарис с изюмом (потом перемешается). – Я как увидел его, сразу все понял, – чеснок выкладывался перед рисом и заливался остатками масла из сковороды. – Ты вообще любишь меня или нет? Скажи, в конце концов! – оставалось засыпать специями (главное, не забыть про зиру!) и добавить немного воды, буквально полстакана: это же не суп – плавать не должно. Она со вздохом опустилась на табуретку и потянулась за сигаретами. Он кивнул в сторону пачки – она протянула ему ее вместе с зажигалкой. Кастрюля на плите размеренно побулькивала. Вытяжка монотонно жужжала. – Включи, пожалуйста, радио, – не выдержала она. – Какое? – вздрогнув от неожиданности, спросил он. – Все равно... Эта ужасная тишина... Веселые аккорды «Битлз» ворвались в маленькую задымленную кухню. Желтая субмарина была как нельзя кстати. Молчать дольше было невыносимо. Игнашкины будни. Мечтал Игнашка о женщине. Большой и теплой, как китайский плед. Чтобы грудь была в парном количестве и с пометкою «сюда – кручиниться». Чтобы бедра – крутые, круглые, да такие, что за день не обойти! Чтобы пахла блинами душистыми и домашним творогом, укропом приправленным. А халат лишь на завязочке одной держался бы: стоит только дернуть нечаянно – и счастье тебе само распахивается. Бери меня, пышную, мол, всю и до одури. А звали бы ее, к примеру, Анфисой Прокофьевной. Впрочем, Марья Никитична – тоже неплохо. И хвалился бы Игнашка товарищам: «Ну, Анфиска моя, ай да Марьюшка! А хозяйка какая, умелица! Вы таких щей с бараниной да ни в жизни не пробовали – даже вилы стоят, так наваристо!» Стол накроет, бывало, – аж ломится. Сальце – ломтиками прозрачными, огурцы прям из бочки, хрустящие, да лучок-чесночок – всё свежайшее, прямо с грядки, с душой унавоженной. А в середке – пол-литра холодная: пей, родимый, поди ведь, намаялся! А наешься как, раскраснеешься, уж, гляди, хитро бровью поводит, намекает, значит, на чувства интимные. Про шитье ее самотканое, да вязание рукодельное пойдут слухи по всей Руси-матушке. Даже сам Глава – с пиететом весь и в пример своей, угрожаючи: «Хоть ты мне и, прости господи, ледя первая, а Анфиска носки лучше штопает! Поучилась бы хоть у Марьюшки, бездарь ты, а не баба светская!». И хлобысь кулаком по столу! Потому как жена должна слушаться. А не бедром крутить в телевизоры. Собеседник она – лучше некуда. Ты ей и про работу тяжелую, что совсем из тебя соки выпила (даже руки покажешь с мозолями, аж по локоть – такой вот труженик), про погоды, что за окном стоят, про политику, да про разное. А она все глядит понимаючи, и со всяким она согласная. Выговоришься ей, душу отпустишь-то, а она уж пошла приоделася, в сарафаны до пят, да кокошники: значит будет сейчас петь хоралами и водить хороводы затейливо – мужу, в общем, на сон утешение. А еще у Анфиски-то Марьюшки, чтоб талантов – аршин недюжинный! Рисовала бы маслом всяческим. Даже творогом, со сметаною! И такие пейзажи дивные, что Монэ бы сам восторгался весь: никогда, мол, таких натюрмортов не видывал – прямо чистый кубизм и экспрессия! А она-то Монэ улыбается, говорит: «Это что! Так, семечки!». И ведет его под руки белые показать статую глиняную, что сама смастерила на досуге: из тарелок да мисок с плошками. И как ахнет он, заревет восторженно: «Это ж чистая Монэ Лиза Павловна, что в соседнем жэсе уборщицей!». А потом бы все вместе поснедали и играли в лапту аж до зорюшки. А рожала бы, как семки лузгала! Через каждые даже полчаса! Пацанов полну хату кудрявеньких, чтоб рукастых – папане в подспорие. Чтоб забор, наконец, поправили и вкрутить могли всяку лампочку, даж заморскую: галогенову. Намечтался Игнашка досыта. Потянулся, зевнул – аж крякнулось. Повернулся на бок нелёженный и сомкнул свои ясны оченьки. Завтра нужно ведь встать засветло, потому как дела серьезные: помечтать о царевой должности. Почему? – Почему я тебя не встретил раньше? Тогда. Когда все еще было возможно... Ты бы просто шла по какой-нибудь улице, без цели шла, не торопясь. Наверняка что-то прогуливала и пыталась убить лишний час своей суматошной студенческой жизни. Да, в то время были такие часы! Те самые, за которые сейчас готов полжизни отдать, только где же их взять?! А ты бы просто шла, останавливаясь на каждом шагу и разглядывая глупые неоновые вывески. Лениво похрустывая сухариками из маленького шуршащего пакетика. Разве ты знала тогда, что такое гастрит? На тебе наверняка были джинсы и простая футболка. Синяя. Ты же так любишь этот цвет! А может, и желтая... Волосы собраны в тугой хвост. Твоего цвета волосы, русые, с золотистым отливом – ты ведь не красила их еще тогда, правда? На плече – нелепая плетеная сумка в полтебя. И впереди – все лето. И еще много-много, разных, незабываемых! А я... Подошел бы тихонечко сзади, обнял тебя за плечи и сказал: "Здравствуй, любимая! Это я..." А может... Ты сидела где-нибудь в маленьком кафе за чашечкой капучино, склонившись над внушительным конспектом, насквозь истерзанным твоим скачущим детским почерком. Ты бы сидела с очень серьезным лицом. Слишком серьезным! Таким, что просто хотелось прыснуть со смеху! Ведь я бы знал! Знал наверняка, какая ты на самом деле смешная и рассеянная, ветреная и непоседливая, задира и прогульщица. А сидишь с видом профессора, делая вид, что не первый раз заглянула в конспект, и экзамен – не завтра. Ты бы подпирала левой рукой острый подбородок, а правой иногда пододвигала к себе чашечку уже порядком остывшего кофе. Чтобы немного подержать у губ – и снова поставить, так и не отхлебнув. Потом, не отвлекаясь от чтения, стала вслепую шарить по столу в поисках зажигалки. И тут бы я подошел решительно. Присел без приглашения и сказал: «Милая, ты же не куришь!». Еще не куришь... Или где-нибудь в летнем парке. Ты отмечала успешную (ну, халявщица!) сдачу сессии со своими смешливыми болтушками-однокурсницами. Вы бы пили пиво из пластиковых стаканчиков. И обсуждали занудных преподов. И того, хорошенького, что заменял у вас накануне. Кстати, никто не в курсе, он не женат? И неудачные билеты. Те, которые, как назло, не успеешь выучить – и на тебе! И то, как обидно выпала шпаргалка из левого рукава. Но, слава богу, все обошлось и никто не заметил. И теперь вы все – студентки второго курса! Молоденькие, симпатичные и трепетные. Валька еще не родила от Вадима. И не ушла в чересчур затянувшийся декретный, после которого пришлось бросить учебу и устраиваться на завод. Потому что детей кормить нужно три раза в день. А Вадик получает копье и вообще - лентяй. Лера не вышла за Степу, который через пару лет сопьется и будет ее до смерти ревновать. А потом однажды изобьет и... Вика еще не пошла по рукам после этого первого болезненного опыта. Она еще может рожать... Нет! Вы – чудесные, стройные, без намеков на целлюлит и рубцов от предательства и измен. Ты – свободна. Нежна. И еще никому не жена... «Девушки, можно с вами? Мне очень нужно сказать одной вашей подруге, что успел!» Ведь успел?... Моя нежная девочка с грустными глазами! Ты всё та же. И совсем другая. Почему? Почему все так вышло?... А за зимним окном зябко кутался в худенький полушубок кто-то маленький, с интересом наблюдая за странным монологом на тесной прокуренной кухне и дуя в холодные ладошки: «Вот же люди! И все-то им мало для счастья. Почему, да зачем? Ну, подошел бы тогда ты к ней сзади, обнял! Хи-хи! Так и вижу, как она тебе двинула в челюсть. Это ж просто пантера была! До трех не считала! Даже слушать не стала бы. К тому же ее тогда по плану ждал тот... Как, бишь, его звали? Да, человек с ним! Но, кстати, хороший он человек. Им тогда очень нужно было встретиться. И так красиво это у них получилось! Всем сектором любовных отношений налюбоваться не могли. Ну, не срослось потом. Зато опыт! И сюжет какой красивый вышел! Через полсотни лет о нем напишет один... А впрочем, вам об этом еще рано. А тот, следующий... Ну, не могли же мы допустить, чтобы она не родила от него. Ей непременно нужно было от него! Да что тут объяснять. У главного – свои расклады. Сынуля ее, поди, всем еще покажет! Такой композитор – один на столетие! Не даром, что талант – от Бога! А у тебя ни одного шанса не было. Бе-бе-бе. Зачем натравливать-то вхолостую? И, знаешь, эти годы для тебя тоже ведь не впустую прошли. Ну, подумай сам, встреть ты ее тогда, в парке. Допустим сложилось бы. Знаешь, на сколько б вас тогда хватило? На три месяца, одну неделю и маленький хвостик (69 часов 43 минуты 6,666 секунды). Уж слишком ты амбициозный был. Гонору в тебе было! А у нее порядком ветер в голове – не нагулялась. Да вы б сожрали друг друга – и все. Только бы осадок неприятный остался. Если бы да кабы... Развелось тут философов! А мне тут стой на дежурстве, мерзни. И никто чаю не предложит...» – А теперь... Все так сложно. Сколько времени ушло в песок! Сколько ошибок совершено! Сколько копий сломано... Да ты сама все понимаешь... А она всё понимала. Просто смотрела и улыбалась. И даже кивала чуть заметно. Думая про себя с нежностью: «Какой же ты дурачок у меня!». © Ксюша