Папе вчера делали амбулаторно операцию. Ничего серьезного в целом, пустяки, но все равно неприятно. Возраст, волнение. Хозяйка праксиса, женщина-хирург с мужскими руками и совсем неженской специализацией - наша с мужем хорошая знакомая. Проходя мимо меня в операционную, полушутя-полусерьезно и очень грустно заметила:

-Ты сюда как на работу ходишь! То клиенты, то коллеги, то родственники... Как-то по-идиотски весна началась.

И то правда. Я на этой неделе здесь уже четвертый раз.

-Не говори. Делаю тебе план. Ты с моей помощью квартал в апреле закроешь.

-Не надо мне такого плана. Иди вон, посиди в коридоре, не путайся здесь.

Уходя, увидела перепуганные папины глаза. Всю дорогу его успокаивала, что ерунда, ничего страшного, пустяк. Местный наркоз, 15 минут и все дела. И все равно волновался, нервничал, пятьсот раз переспрашивал меня, что и как будет.

Села в приемной. Мы последние были. Праксис уже закрыт для посетителей. Медсестра принесла чай.

-Хотите сухарики? Мы, кстати, в русском магазине покупаем. Кто-то из русских посоветовал. Нам так понравилось.

Сухарики... Триггер сработал мгновенно. Как будто и не прошло больше двух десятков лет. Словно кто-то тряхнул калейдоскоп, рассыпал стеклышки, перемешал, и выскочила та самая , единственная, нужная картинка.

Словно с меня нынешней, взрослой, успешной и уверенной в себе, кто-то содрал кожу, вывернул, просушил и надел заново - и на свет появилась маленькая 12-летняя девочка. Девочка из того времени, когда еще были живы бабушка с дедушкой, когда мы все еще жили в Москве, когда папа был молодым и сильным, а мы с братом больше всего на свете любили воскресные вылазки на карьер. Там мы катались на лыжах. Папа, брат и я.

"На карьер" - это было наше тайное знание, наш код, наше и только наше время, которое мы с братом проводили с очень занятым папой - большим начальником, многие недели работавшим "на объектах", в командировках в регионах. Бывало, что его не было в Москве по полторы -две недели. Владивосток, Хабаровск, Ашхабад, Ташкент. Куда он только не летал... Но все выходные были посвящены нам - детям. Летом мы катались на велосипедах, ездили на озера. Если была зима, то мы собирались в Подмосковье, "на карьер".

Я до сих пор толком не знаю, что за карьеры это были. Что-то такое там добывали в свое время. А потом забросили. И огромные ямы использовались лыжниками как место тренировок. Там были трассы всех категорий сложности. То есть не трассы, конечно, - катались кто во что горазд. Без всяких шлемов, разумеется, без малейшей защиты.

Это сейчас я понимаю, что голову можно было сломать "на раз". А тогда аж дух захватывало от скорости, от летящих в лицо снежных брызг, от ощущения, что так будет всегда. И никаких забот. Совершенно никаких. Концентрированное, кристаллически идеальное счастье.

 До карьера от нашего загородного дома нужно было идти час - полтора на лыжах в один конец. По лесу, по полю, вдоль речки, снова полем. И в дорогу папа всегда брал сухарики.

Сухарики сушили в духовке из уже зачерствевшего хлеба. Хлеб не выбрасывался никогда - ни крошки. Дед-фронтовик, подполковник военно-медицинской службы, прошедший всю войну, и папа, которого трехлетним вывозили на подводе из горящего Днепропетровска, хорошо знали, что такое голод. Поэтому и сухарики. Чтобы ни зернышка не пропало.

 Эти сухарики мы набирали с собой в путь. Мама собирала нам рюкзак, а потом, когда мы, раскрасневшиеся и обессиленные, возвращались домой, ждала нас с горячим обедом. С собой брали минимум. Только сухарики и термос с горячим чаем. Рано утром мы выдвигались в путь.

Первым шел папа, за ним - мой брат, ему было тогда около 10, и замыкающей - я. Сначала шли бодро, с шутками, с разговорами. Минут через сорок мы уставали, делали привал. Всегда в одном и том же месте - под старой, рассохшейся сосной, на которой какой-то дурачок вырезал знаменитое "кони".

Папа неспеша доставал из рюкзака термоc, разливал нам с братом в маленькие жестяные кружечки крепкий, слишком сладкий чай и выдавал сухарики. Ничего вкуснее этих сухариков пополам с дурманящим, промороженным воздухом и представить себе было невозможно.

Этот обжигающий горло, душистый чай - дед туда кидал, по-моему, мяту, а может еще что-то, не помню, - и хрусткие, поджаристые сухарики... И сиреневый, крупинчатый, пахнущий дымом и почему-то сардинами снег...

Это такие моментальные вспышки счастья, которые запоминаются на всю жизнь. Снег - сухарик - термос с чаем - лыжи - карьер. Удивительно. Как будто не со мной все это было. Та, другая девочка была очень тихая, неуверенная в себе и была счастлива от того, что рядом такой сильный, красивый, уверенный в себе папа, который все решит - все-все проблемы, все сложности.

Та маленькая девочка и тот мальчик еще не знали, что такое просить помощи у адвокатов и нотариусов, воевать до хрипоты с подрядчиками и обивать пороги разнокалиберных чиновничьих кабинетов, бессильно рыдать от вероломства и подлости конкурентов и не иметь возможности отплатить той же монетой.

Они знали, что достаточно сказать о своих проблемах папе и дедушке, и все решится.

 Мы с братом выросли в очень уютном, теплом коконе, где мужчины умели брать на себя ответственность и не позволяли женщинам сделать лишнего движения. Женщины в семье должны были быть просто счастливыми. Ничего больше.

Эти сухарики в приемной хирурга перебросили меня почти на 25 лет назад.

И глядя на постаревших родителей, очень отчетливо понимаешь, что ничего ценнее этого нет. Только бы они были здоровы. Только бы подольше. Ничего больше не надо.

Не хочу я назад ни в 80-е, ни в 90-е. Ничего мне там не надо. Кроме молодости моих родителей. Вот это невосполнимо, увы. Остальное все найдем, заработаем, отвоюем, отдадим и возьмем нахрапом. А это - нет.

***

-Забирай героя! - вышла из кабинета знакомая-хирург. Сняла маску, улыбнулась одними глазами. Около рта морщинки. Работа такая адская, и уже тоже не двадцать пять. - Пусть муж завтра перевяжет. Жить будет. И чтобы я вас до середины следующей недели не видела. Никого.

Вслед за ней вышел папа - уставший, слегка перепуганный, но бодрый. И совсем седой. Как все повернулось в том калейдоскопе. Все наоборот теперь. Теперь мы за них и для них.