Это черное небо в пылающих звездах —
в бесконечные цепи миров переход.
Манекены бредут, спотыкаясь о воздух
и вступает в права позабудущий год.
Может, вечность прошла, или, может, неделя,
а возможно, и время в то время не шло.
Наступает число... — мартобря? декабреля?-
нет, придумайте сами, какое число;
подберите из всех цифровых комбинаций.
Связь времен порвалась. Но включен метроном.
Мне как будто семнадцать?— уже восемнадцать.
Я навеки застыл между явью и сном.
Превратилась реальность в спектакль без героя,
ибо все мы с рожденья включились в игру.
Пробил час. Я, как занавес, душу открою,
как и все. И, как все, я в финале умру.
И сюжет в сотый раз будет сыгран и прожит,
дабы тему судьбы и свободы связать.
Может быть, из оставшихся кто-нибудь сможет
в минус третьем лице обо мне рассказать??!
***
За разлуками, за реками — заря.
Невесомый воздух жжет грудную клетку.
Я пошла бы за тобою в лагеря,
но меня бы не пустили за запретку.
Отпусти меня, не мучай, отрави,
пощади меня, убей или исчезни,
ибо узами не страсти, не любви
мы повязаны, но узами болезни,
ибо смерти, а не счастья торжество —
та любовь, что движет солнце и светила.
Век спустя уже не вспомнит ничего
эта девочка, что так тебя любила.
И тебе, и ей, и всем запрещено
Что там выйти — даже выглянуть из круга.
Рядом с возрастом Вселенной — все равно,
сколько времени мы смотрим друг на друга.
***
Живу, не отпустит пока
трехмерная клетка пространства,
пока моя доля легка,
пока моя воля напрасна,
пока моя пуля и та
еще из свинца не отлита,
а может быть, даже руда
еще для свинца не отрыта,
пока не настала среда,
четверг, понедельник, суббота,
пока не погасла звезда
поэта, шута, идиота,
пока мы живем меж людьми
и сами такие же люди —
любимый, меня полюби!
Потом меня всякий полюбит.
***
Свет горел до утра. Свет горел до утраты.
На окне трепетала решетка, как тюль.
Здесь пронзителен свет, белоснежны халаты,
а внутри за стеной — бесконечный июль.
Там вокруг горизонта течет кольцевая
через весь небосвод, а внутри — никого.
Только ветер и свет обретенного рая
наполняют до края мое существо.
Здесь — ни дней, ни дождей. Здесь — ни солнца, ни снега.
А за кромкой колючих обветренных звезд
теплый радужный дождь осыпается с неба
в дебри зонтичных трав в человеческий рост.
Там пребуду: бессмертной, пятнадцатилетней,
безрассудной, пристрастной, смятенной, смешной...
Буду горечью первой, надеждой последней;
буду хлоркою пахнуть и ранней весной.
Не предписано славы мне или проклятья
здесь, в основе основ, оказавшейся сном:
кареглазая девочка в белом халате,
раскаленное лето за пыльным окном...
Я бегу отцветающим ветреным лугом
с алым солнцем, запутанным в гриве волос...
Так стремительным, огненным детским недугом
Жизнь моя пролетит. И, быть может, всерьез.
***
Все, что взору открыто природой,
человек наделил именами.
Только то, что зовется свободой —
изначально придумано нами
И превыше священного — свято.
Не низвергнуть его с пьедестала.
Пусть свобода — фантазия чья-то —
значит, как же ее не хватало...
***
Как камешки, слова перебираю
и пробую на ощупь языка.
Так Йозеф К. стучался в двери рая,
так ныне в них стучится Анна К.
Песчинки между пальцами моими
давно свои имеют имена.
А я ищу потерянное имя,
которым не была наделена.
***
Если утратить то, что уже утрачено,
то станешь тем, кому уже все нипочем.
Только вот жаль Любви, горячо-горячечно
кипевшей-певшей белым ключом.
Жизнь, как и Смерть — понятия отвлеченные,
довольно далекие, приближающиеся лишь на миг;
они носят всегда одеяния черные.
А Любовь носит белое — и не зависит от них,
Жизнь и Смерть отрицающая, и Надежду с Верою,
к Жизни и к Смерти привязанных пенькой.
Они носят черное — а Она носит белое,
и никогда не умрет, и пребудет такой.
И вот Ее-то мне и жаль, когда все верное
и все надежное — рассыпалось, как зола,
и Смерть оказалась живая, и Жизнь — смертная,
одна Любовь почему-то не предала.
Одна Любовь способна помимо выбора
не иссякая, биться сердцем в груди мертвеца.
Она одна никем не надумана и не выдумана.
У Нее не было начала и не будет конца.
В колесе Сансары Oна кружится белкою,
и будет трепетать и полыхать вовек.
А потом, такая же ослепительно-белая
вырвется на свободу и устремится вверх.
***
Будто слишком высокою стала —
и уже не заплакать.
Будто вся из огня и металла —
сквозь московскую слякоть,
сквозь приснившийся город, где тоже
никогда не увижу
я того, кто казался дороже,
всех роднее и ближе.
Будто хлеб по воде отпускаю,
и плывет он ковчегом
в мир, куда берега прорастают
черным тающим снегом.
Будто всех провожающих мимо —
и встречающих мимо —
на заре, в серебре, и вестимо,
что со скоростью мира.
Снилось, будто шагаю с балкона,
но уже перестало.
Только в зеркале — слезы дракона:
из огня и металла.
Это значит, уже не осудят
нас ни боги, ни черти.
И не будет, не будет, не будет
ничего после смерти.
