Время к бездне подойти...

Чего уж таить, часто впадаю в грех судейства. Когда встречаю рифмование по схеме а-б-а-б с рифмами, по которым сознание скользит, не задерживаясь, то сразу называю такого виршеплета "тютчевым". Стихи этой подборки совсем не "тютчевские"...
Позвольте представить подборку стихотворений Сергея dell(a), мужчины с усами, как он сам себя называет. И стихи у него под стать владельцу и услада филологу, со сложной музыкой, иногда со сбивающимся ритмом, с использованием архаичных слов. Стихи высокого эмоционального накала, автор пытается как бы заговорить, заколдовать читателя... Постоянная игра слов, в сознании часто возникают вопросительные фигуры узнавания, литературные параллели. Лингвистический шаманизм - вот как я это назову.
Шесть стихотворений, у которых есть редкое качество быть по многу раз читаемыми.

Александр farravvay

Пестицидами звезды отравлены,
окись цинка окрасила ночь,
поезда с опозданьем отправлены,
губы сцеплены лентою "скотч"
у поэтов. Они и не спорили,
жар дыханья так легче сберечь.
И они не желают в историю,
а желают в истоме прилечь.

Пестициды кругом, окись цинка.
Ой, как стыдно, но встала пластинка,
что поставили наши поэты,
и теперь - Интернет, да дискеты...

Снова я на зарю повою.

Слышно - кто-то подвыл, значит, двое,
нас, желающих назад, в пампасы,
нас, гудящих почти умело.
Мы сойдемся у дальней кассы
и уедем туда, где смело
совмещаются две параллели.
И, пронзя пылевые дали,
въедем в действенное время
(где, наверно, уже бывали).
Ненадолго.
На два мгновенья.
Лишь для 1) вздоха
            и 2) омовенья.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Разовьются рельсы на звенья,
звезды мытые взглянут сверхново.
Третий глаз и второе зренье.
Семь одежек. Одна основа.

Снова, снова мы мчимся по кругу,
убываем в забытое раньше.
Шелестит за потугой потуга.
Свет звезды то тускл, то оранжев...

ОКО ЯРОЕ

В резком окрике я слышу
окаянное,
но с орбиты гневом дышит
Око Ярое.
Окаянное – Оно
расторгнет в атомы
и прогорклое пшено
просыпет в ада дым.
Око Ярое подарит
разговление
тем, кто верою отмыл
во грех впадение.
Я ведь тоже нисходил
перед восходами,
пыл молитвою студил,
баланс расходуя.
Из намоленных садов
я брел в горящие,
где откроют лже-богов
плоды горчащие.
На пожарище садов
в потьмах каштановых
кривды колятся, да в кровь
стирают дар во мне.
И сочится он кали-
кам в избавление
и погибшие сады
введет в цветение!
Станет вешне во саду
и осам хлопотно,
я ж убуду в высоту,
упившись опыта!
Там под спудами лежат
мои сокровища,
что сокрыл я век назад,
во прозу брод ища.

Там слова мои жужжат,
как пчелы в улее,
вопрошают всех подряд:
когда рожу я их?
Там душе моей в ростках
животрепещущих
позабыть холодный страх,
что впился кречетом.
Там душа моя пройдет
через чистилище,
на груди ее взойдет
росточек гибнувший.
С непокорной головой,
да с вверх позывами,
он помчится по прямой,
хлебнув грозы во мне.

ДУШОЙ И ТЕЛОМ

Я тоже однажды душой воспарил,
а телом лежал на диване.
Сосед мой душою картошку варил,
а телом устроился в ванне.

А голубь в окне был сплошною душой,
а телом – в желудке у кошки,
той самой, что в бытность сестрою меньшой
Поэта – сидела у плошки.

И даже зеркальный мой шкаф забузил
и скрипнул дверями иначе.
А начал с того он, что не отразил
диван и меня. Что же значит
такая примета ? Забыл.

И надо ль лежать не вставая ???

МОСТ

В чугунном прогале сырого моста
есть даль.
Та, что нами еще не взята.
Снята лишь на мрачную пленку
в обскурном пролете машинки.
И чтобы не сделать ошибки,
ландшафту скажу я "замри".
И он, подчиняясь не шибко,
а валко,
в зрачок окуляра
заглянет с другой стороны.

И я, с котелком, словно лярва,
по рельсам живого моста,
по тавровым балкам, суставам.

И хоть уж сноровка не та,
но вот уж видны результаты
на ролике трехацетатном
(почти уж вся пленка снята),
и бронхи вздыхают помято.
Запнувшись о балок места,
устои глядят виновато.

Снесут их, наверное, вскоре.

Называют меня буратиной метро,
чиполлиной растерянных бурь.
Спрячу я настоящее имя свое
за портьеру в горошинах пуль.

У меня на глазах колобродят ветра,
колыхаются ливни стеной.
Половину души мне ушьют доктора,
плату взяв половиной второй.

Никакой молодец не кует по ночам,
мне печально и хочется спать.
Но спадает накал у свечи, и очаг
начинает чадить и мигать.

Я в трактирно-проплаченный прячусь уют,
полню мглой ледовитый стакан.
Надо мною дешевые дивы поют
перед тем как пойти по рукам.

На камине часы накалились и бьют,
не унять их уже никому.
Отбивают,грохочут, и честь отдают,
и кукукают мне одному.

исчезает пень за резной порог
и ворчит в котле паровозный бог
убоится огня волчок
и змеиной ведьме настал черед
что гортанью медной без меры пьет
из расселины - кипяток
из каченья пар вырастает пар
порождает хмарь дровяной пожар
небо сбросит в цене янтарь
и гремящий хвост отдает змея
царь погод и вод увидал меня
и с ухмылкой к себе зовет
и взбрыкнуло время гася спираль
рай косой забредил и пар вобрал
набирали очки враги
в угорелом беге есть правда жить
и колеблет веки тот свет что сшит
из ажурных кустов ракит

стало небо падать на нас с тобой
я укрылся в тамбур где тьма и вой
но гобой пригласил назад
застолбила поле столбов стерня
стебли сжаты порван маршрут-верняк
в телеграфный гулящий ад

у громады леса стучит в виске
отчуждает место дорог скелет
шпалы-ребра грустят в земле
и татарский поезд по князю мчит
безысходна повесть певец молчит
под откосом - косарь в смоле
пар наколот на шампуры столбов
в нем видна луна и следы домов
обманувших порочный круг
у локомотива дымок из труб
и необходимы кремень и трут
чтоб зажечь темноту вокруг
поворот загубит вагонов спесь
труб бородки-кудри убавят вес
тишина снизойдет с небес
кто проглотит поезд
холодный ад
под откос покорность и жар летят
растлевают еловый лес
и темнеет день набухает глушь
заплывает глаз за лесную сушь
и с испугом бежит назад
и в какие веки в каком ветру
с гулом бьются плески в мою нору
и туман оскопляет сад
переводит время разбег на час
не вперед а вверх
не потом сейчас
избирая для веры нас
выходите судьи вставайте зал
не судите люди я все сказал
хао братцы
          я все сказал