Я научился расставаться с прошлым...  Я научился расставаться с прошлым,
не замечать словесную возню
своих друзей, небритых и заросших,
самих себя пропивших на корню...
Казалось всё - дымят ветра в пустыне,
но доживёшь до завтра, и тогда
над низким домом встанет и застынет
высокая зелёная звезда.
И значит, будет время возвращаться
под этих звёзд неоновый акрил,
ты сам себе придумал это счастье,
и сам себя к нему приговорил.
Ты сам себе придумал эту повесть
про чью-то жизнь - всего десяток глав,
и вот теперь расплачивайся - то есть
живи её, ни словом не солгав.
Рисуй её немые мизансцены,
бреди по опустевшим городам,
и, как всегда, плати двойную цену
по всем своим просроченным счетам.
...а мы друг друга называли - братцы,
глотали дым разлук и сигарет,
и научились с прошлым расставаться,
и ничего ужасней в мире нет.
*** Четверг А вот и четверг, вот опять твой счастливый четверг,
ни сложностей текста, ни памяти – пусто и глухо,
во сне забираешься вверх, забираешься вверх,
во сне забываешься – странная это наука.
Но падая вниз, уходя от привычных сует,
теряешься в осени, праздничный мой собеседник,
и там, где тебя уже нет, загорается свет,
прозрачный, ненужный, далёкий, счастливый, последний.
Такая наука – узнаешь себя в пустоте,
а там небеса – бесконечные дали льняные,
в которых возникнут минувшие – эти и те,
и все остальные отыщутся. Все остальные. *** Вечерний стих Задумчиво и одиноко
брести по городу, пока
седой старик с лицом пророка
у лотерейного ларька
не промышляет Бога ради,
но, глядя в завтрашнюю тьму,
в своей потрёпанной тетради
разгадывает, что к чему...
На набережной Тель Авива
пятнадцать градусов тепла,
загадочна и молчалива,
нетороплива и светла
полоска моря. У причала
толпится лодок голытьба...
Привычка начинать сначала -
нелепая твоя судьба.
Привычка, вглядываясь в темень
себя, постигшего давно
науку расставаний с теми,
с кем не расстаться не дано,
смотреть и узнавать отчасти,
и удивляться, как ясны,
следы надежд и блики счастья,
и неслучившиеся сны.
И вот, под вечер оживая,
стоять у моря, как всегда,
где возле пирса, как живая,
горит червлёная вода.
...Нелепое твоё спасенье
тревожно, грустно и светло...
Начало века. Воскресенье.
Январь. Двадцатое число. *** Человек ты мой, человек... Верь - не верь февралю-затейнику -
ночь. И в городе ни души.
Посиди со мной возле телека,
кошку за ухом почеши.
Выпью горького полстаканчика,
да занюхаю рукавом.
Ночь изменчива, жизнь обманчива,
как заманчива жизнь вдвоём!
Ты расскажешь мне как твои дела,
ну, любимая, как дела?
До хрена ты на свете видела,
с этим плакала, с тем спала...
Вспомни, как жилось в городе Орле,
как в Коломне, и как в Твери...
Вот февраль. Снега. И душа в золе.
Говори со мной. Говори.
Всё внутри сожжено и выжжено,
и не то, чтоб чуть-чуть - дотла;
расскажи, как на свете выжила,
ну, любимая, как дела?
Расскажи, как на свете выжила,
и ещё расскажи - на кой
этот мир - мародёр и выжига -
вечно ставит тебя на кон?!
Этот мир - мародёр и выжига,
он, как водится, глух и нем...
расскажи, как на свете выжила,
а потом объясни - зачем?
Вот зима. Февраль. И по скатам крыш
белый-белый бессонный снег.
То ли я молчу, то ли ты молчишь,
человек ты мой, человек...
Снег по скатам крыш. Снег. А на снегу
блёстки: звёздочки и гроши...
Верь - не верь февралю-затейнику -
ночь. И в городе ни души. *** Осенняя соната
...и задумчивый город засыпан опавшей листвой,
и пронзителен воздух - такие теперь времена...
Это поздняя осень кружит над моей головой,
жёлто-красная осень, так странно похожая на
те, которые были, и, видишь, куда-то ушли,
оставляя не то, чтобы грусть, и не то, чтобы боль,
но какую-то смуту, и запах подмёрзшей земли,
перемешанный с небом и с той же опавшей листвой.
А над миром горят фонари, всё горят фонари,
так иди, унося эту смуту под синим плащом,
и, как в детстве, опять сам с собой говори. Говори,
что листва облетает на свете, а ты ни при чём.
Вот и слушай пресветлую песню осенних сонат,
осенённую сумраком солнца, как сонной свечой,
понимая, что ты, как всегда, навсегда виноват
в вечных горестях этой земли. И во многом ещё. *** Сны
Ты удивляешься, но дело в том, что сны
стали короче, а может, длиннее стали,
а по-над озером мельк золотой блесны,
а по-над памятью посвист зелёной стали.
А вдоль по берегу, видишь, идут полки -
те же, что раньше, да только солдат всё меньше,
и тяжела их поступь, но как легки
ранцы печальных этих мужчин и женщин.
И не припомнишь, откуда и что взялось -
чья-то ладонь, и голос - ну что ты, что ты...
нам их встречать, и нужно, чтоб всё сошлось
в этой тетради, в которой одни пустоты.
В этой тетради, в которой любовь одна,
красного колера, ибо любовь - не смерть ли?
Сядь. Закури. Подумай. Налей вина.
И расскажи, что творится на белом свете,
и отчего сегодня глаза грустны,
и отчего темны - видно, время к ночи...
Ты удивляешься, но дело в том, что сны
стали короче, а может...да нет - короче. *** Разлуки и стихи - взгляд назад... Пожар пылает в парках и на лицах,
привет тебе, осенняя столица,
где невозможно приостановиться,
чтоб перебрать монету в кошельке,
и выяснить, что нет ни тени шанса
дожить без приключений до аванса,
чем избежать печалей экзистанса
в голодной и неприбранной тоске.
Такая ерунда...но вот, что странно:
ты рад, когда соседка Марьиванна,
зайдя вздохнуть о бедствиях Ливана,
и о евреях, потерявших стыд,
вдруг, спохватившись, скажет, - ты бы, Миша,
бросал свои бессовестные вирши,
а то, смотри, всё девки да винище!
Ты б помолился, Миша, Бог простит.
Да, Бог простит...но видишь, Марьиванна,
в пространстве между шкафом и диваном
не одинок я, даже если пьяный
(а это редко, это - иногда)...
тут проживает колченогий столик,
шатающийся, словно алкоголик,
и стих, что светел, сладостен и горек,
с ним просто неразлучен, вот беда...
И никуда от этого не деться,
хоть временами и впадаешь в детство
от грустного нелепого соседства,
от симбиоза музы и клюки,
и на смешной земле смешные дети
мы бурю ждём, хотя не сеем ветер...
на этом тёплом, странном, страшном свете
что сеем мы? Разлуки и стихи...
Так и живёшь, почти что за пределом,
стареешь духом и грузнеешь телом,
и кажешься себе осиротелым,
разогревая ужин на плите...
Потом, решишь, что это пережитки,
и прекратишь перебирать убытки,
и станешь пить нетрезвые напитки,
вот те, вот эти, и опять вот те... *** c est tout Избавь нас Бог от суетных времён,
и от пустот неубранного дома,
где сам собой я как-то был клеймён
тем именем, которое весомо
привычным сочетанием слогов -
и это всё. А в непонятном мире,
где часто принимают за любовь
привычку жить в протопленной квартире,
где сварен суп, и вымыты полы,
где стол накрыт на четверых и боле -
так грустно мне, что правила игры
я чинно освящаю алкоголем.
И в сотый раз твержу себе - c'est tout* -
я так живу, и буду жить, покамест
совместную лихую суету
мне заменяет ямб или анапест.
Когда ж войдут и скажут, что пора,
я усмехнусь - гляди, какая почесть...
ну, вот и всё - окончена игра
костями слов в рулетку одиночеств.
* c'est tout - се ту - вот и всё (фр) © Михаил Розенштейн |
