≈ Журнал Friends-Forum.com ≈
 
Главная
 
Выпуск #12
15/08/2005
Просмотров: (21724)
ФОРУМ ИГРАЕТ
ПРОЗА
ВЕРНИСАЖ
КИНО
НОЧНОЙ СОБЕСЕДНИК
МУЗЫКА
ПУТЕВЫЕ ЗАМЕТКИ
ФОРУМ ШУТИТ
ПОЭЗИЯ
КТО ЕСТЬ КТО
КУЛЬТУРА, ИСКУССТВО
ОТ РЕДАКЦИИ
ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ, ЧТО...
УВЛЕЧЕНИЯ
БУДУАР
ИСТОРИИ ИЗ ЖИЗНИ
ОБЩЕСТВЕННОЕ МНЕНИЕ
 
 
 
Архив
 
  Поиск:
 


  Добавить статью
  Пишите нам
 
 
Вход для авторов


Женский журнал Jane
Интернет каталог сайтов - JumpLink.ru
WWWCat: каталог интернет-ресурсов
Narod.co.il Top 100


Раскрутка сайта, Оптимизация сайта, Продвижение сайта, Реклама!
Fair.ru Ярмарка сайтов
Знакомства Cайт знакомств, девушки, мужчины, женщины, любовь, знакомство cлужба знакомст


Сейчас в эфире[1]:
 Гостей: 1
 Участников: 0


  Счастливчик

 

 


 

        
                                                                 Пусть полным- полно набиты 
                                                                 Мне в дорогу чемоданы:   
                                                                 Память, грусть, невозвращённые долги.
                                                                 А я еду,  а я еду,  за мечтами…
                                                                                             (Ю.  Кукин)

 

                                                                ******
  
                                                      Это был последний месяц дома, с друзьями, с бесконечными телефонными звонками, бумажной кутерьмой и продажей всего житейского скарба. Мы прощались основательно и многие понимали, что навсегда. И лишь немногие надеялись, что надолго. В те дни я был безмерно богат и до краёв наполнял стаканы друзей, знакомых, приятелей и приятелей моих знакомых. «Отходняк» проходил постепенно. Не было единого стола, где могли бы все собраться, и я объезжал каждого персонально, платя таксистам за доставку и бутылку. Сейчас, спустя столько лет, становится смешно, или стыдно за тот безудержный панический страх, который я заглушал то водкой, то  «косяком». Хотя причина этого страха была во мне самом, точнее в том решении, которое я принял, взвалив на себя ответственность за судьбы близких мне людей. Единственной заботой в те дни для меня было посещение «Ленинского рынка», превратившегося в барахолку в стиле, знаменитого в Москве, «Рижского». Тщательно упакованный в импортный ширпотреб, я чувствовал себя своим среди фарцовщиков.  Раскурив с ними косячок, пускался в долгие пустые беседы, и скупал низкосортное, но крутое, по сибирским меркам, барахло.  
          Какой же я был дурак!  Зачем мне всё это было нужно? Я чуть не плакал, когда с таким трудом добытые варёные джинсы, жена превратила в шорты, оборвав совершенно целые штанины, и распустив обтримканные нитки, по местной моде. Сколько сил и нервов мы отдали за совершенно ненужное тряпьё, которое можно было со спокойной душой раздать родственникам и знакомым. Ушлые, пронырливые и отчаянные скупали доллары. Но я, не имея подобных качеств, не надеялся на благосклонность Советской власти, в случае провала валютной махинации, и может быть не напрасно. К тому же меня совершенно не прельщало вместо морских просторов любоваться просторами тундры. И поэтому я отирался подальше от базарных валютных рядов. Каждая новая покупка была драматична, каждое приобретение вселяло уверенность, каждая обновка увеличивала вес огромных баулов. Может быть, только по этому в моём рассказе красной нитью проходит самый позорный совковый комплекс - вещизм. «Вещизм». Надо же, какое старое забытое слово. А ведь вспомнил! А ведь сколько лет не произносил его. Сколько забыто стихов, музыки, голосов, запахов, а эта гадость осталась. Дорого бы я заплатил, чтобы забыть его. Ох, как дорого бы я заплатил, чтобы забыть не только его.

                                                         1

         Для нас это был последний прохладный июнь. Даже не весь июнь, а лишь первая его половина. Но в тот день выглянуло солнце, подсушило наш маленький дворик, и все соседи из старого, построенного ещё при Сталине дома, вышли на улицу, чтобы посмотреть на отъезжающих евреев. Некоторые подходили, смущённо прощались и помогали  закинуть в машину узлы и коробки. Мы ехали на вокзал. Последний раз проезжали по улицам нашего города мимо знакомых с детства кинотеатров, скверов и памятников вождю революции. «РАФик» страшно дымил, вонял, и бил на кочках посуду. Я беспрестанно курил, нервно матерился, и пересчитывал доллары. Их было не густо – триста сорок два  на шесть человек. Но, и на том спасибо партии и правительству. Врагам могли бы и вообще ничего не давать. Но наше государство заботится обо всех своих гражданах. Хотя мы уже и не граждане. Нас лишили этого гордого статуса. И ещё содрали за это больше, чем стоят все эти зелёномордые президенты.
         На вокзале мы долго разгружали наш микроавтобус и таскали вещи на перрон по бесконечно высоким лестницам. Потом окинули взглядом кучу баулов и коробок и единодушно согласились, что в поезд нас не пустят. Решили «дать в лапу» начальнику станции, бригадиру поезда, проводнику, машинисту, обходчику и станционному сторожу. Пока мы совещались о размере вознаграждений, подошел состав и, провожающая нас родня, плотно забила одно купе почти до потолка, оставив две нижние полки на трёх человек – бабушку, жену и меня. Обошлось без взяток. Совесть осталась чиста.                                                             
         - Ха-ха, коллега! – пышущий здоровьем Витька заграбастал меня в свои объятья, что-то нежно пошептал на ухо по-английски и заверил, что непременно напишет мне в Иерусалим. Я давно уже перестал ждать от него письма. За всё время он не черкнул мне ни строчки в ответ. Но я на него не в обиде. Там не осталось ни одного человека, на которого я затаил бы обиду или злость. Мне просто их жалко.  Жалко как людей, у которых большое несчастье. Ой, вэйзмир! Только не завидуйте моему еврейскому счастью. И пусть у меня новая молодая жена, и дочь красавица, и сын умница, и дом – полная чаша, и японская тачка, но мне ужасно не хватает Витьки. Мне не хватает тех людей, в основном неудачников, которых я так часто вспоминаю. Я не затаил на них обиду, для этого я очень сильно их люблю.
          - Тезка, старик! – Олежка вырвал меня из Витькиных объятий, хлопал по спине и улыбался неотразимой, только ему присущей, кошачьей улыбкой. – Ты, как приедешь, сразу вышли  фото.
          В эту минуту подбежали ещё трое. Гера, Аркаша и Андрюха – сосед по лестничной клетке. Аркаша торопливо сунул мне в руки кассету:
          - Это от нашего КСП тебе на память. Пусть наши песни звучат в Иерусалиме, - патетически закончил он. Затем посмотрел на часы, вздохнул, хлопнул меня по макушке, сказал «Не грусти», и умчался. Общественное поручение клуба самодеятельной песни он выполнил.
         Сосед Андрюха деловито откупоривал бутылку спирта. Он сосредоточенно и аккуратно разматывал синюю изоленту с закрытого пленкой горлышка. Герка молчал и смотрел мне в глаза. До последней минуты он не проронил ни слова. Было очевидно, что едва он разожмёт губы, как тут же расплачется. Он был другом.  
         - Ну, давай, давай. По маленькой, за отъезд, - Андрюха набухал полстакана спирта, сам же в первую очередь замахнул его одним глотком, и снова наполнил гранёный «семикопеечник».
         - Я не буду. Я за рулём, - сказал Олег и с вызовом на всех посмотрел, - не хочу иметь неприятностей с ГАИ. – Он говорил громко, чеканя каждое слово, в надежде, что все поймут, что у него есть машина. А я знал, что эта «четвёрка» не его, а его брата. И Олег ездит на ней по доверенности. И вовсе он не крутой, а просто «пылит» перед толпой. Но я промолчал – пусть «пылит».
        - Я не за рулём, и коллега не за рулём! – веселился Витька. Он забрал у Андрюхи стакан и бутылку и моментально принял порцию. – Давай, коллега, выпей за вас. За то, что вам повезло, за то, что вы покидаете и этот голодный город, и этот проклятый Совок и за то, что вам больше не нужен ворованный на заводе спирт. – Говоря это, он наполнил стакан для меня.
        - За вас, ребята. За то чтобы ещё раз увидеться, встретиться. За то чтобы больше никогда не было так грустно.
        Спирт был тёплый, слаборазбавленный, он обжег горло, вызвал громогласную отрыжку и слёзы. В кучке сгрудившихся родственников стоял жуткий вой. Женщины выжимали платочки, и снова прижимали их к опухшим глазам. Динамик над нашими головами что-то невнятно прокаркал, и многократное эхо тут же подхватило эту чушь. Судя по времени, объявили отправление поезда «Омск-Москва».

         Мы были уже в купе, заставленном коробками, как кабинет директора магазина перед праздником, и наперебой кричали сквозь закрытое окно. Оно было наглухо запечатано и не открывалось. Мы махали руками, нам в ответ махали платочками. Витька и Андрюха стояли, обнявшись как, старые друзья, хотя впервые увиделись всего полчаса назад. Дружба крепла, бутылка пустела. Витька что-то пел по-английски, Андрюха внимательно его слушал. Олег беспечно крутил на пальце ключи от «Жигулей» – точь в точь как проститутка у ресторана. Герка молчал, смотрел перед собой невидящими глазами и кусал губу. Вдруг он плавно поплыл в сторону, встрепенулись, обретшие дружбу, мои товарищи, немногочисленные родственники, милые добрые лица.
         Жена взвыла с новой силой.
         Мы уезжали.

                                                          2

         Рваная грязная туча до половины скрыла башню отеля «Хилтон». Редкие прохожие спешат укрыться в тепле кафе и синагог.  Дождь, под порывами сумасшедшего ветра, раздувается в мельчайшую водную пыль, от которой не спасают ни зонты, ни капюшоны. Отрадно только то, что совершенно нет чёрной, жирной грязи, даже в районах новостроек. Повсюду камень и песок.
         Простуженный, я сижу у окна, пью обжигающий грог и наблюдаю за буйством стихии. В Иерусалиме зима. Скорей бы лето.
         Лето. Июнь…
         …Москва нас встретила расторопными носильщиками, непомерными ценами и околовокзальной мафией. На перроне нас уже встречали. Мама, тёща и наша двухлетняя Ирочка улетели из Омска самолётом и собрали мужскую половину московской родни для нашей выгрузки из вагона. Но носильщики всё выхватывали из рук и не давали нам напрягаться.
        - Мы с вас по-божески возьмём, - говорил мужик очень интеллигентного вида с аккуратно постриженной профессорской бородкой. Умные глаза внушали доверие. - Я очень люблю и уважаю лиц еврейской национальности, а вот греков и немцев терпеть не могу. С них-то как раз можно и побольше взять, а с вас…, - он махнул рукой – вот раньше ваши уезжали! – он блаженно прикрыл глаза, вспоминая, как было «раньше». – А сейчас – голытьба, как и мы. Вон сколько барахла везёте. Богатые уезжают с тремя чемоданами, а остальное в кубышке. Четыре тысячи с вас возьмём. Ни с кого так мало не брали, - он тараторил на одном дыхании, улыбался и играл в «своего парня». Мы торговались. Он мрачнел, уже не улыбался, его любовь к лицам еврейской национальности стремительно шла на убыль. С четырёх тысяч мы опустили цену до пятисот рублей и ударили по рукам. Его бригада живо всё покидала в автобус и уехала в камеру хранения другого вокзала. Он по-уркагански циркнул сквозь зубы в нашу сторону, и газанул новенькой «Нивой». Хорошо отлаженное авто унесло его в чащу московских джунглей.
         Здание израильского консульства на Большой Ордынке. Источник сплетен, надежд и головной боли. Уладив какие-то формальности с документами, я подошел к ларьку, стоящему рядом,  купил горячую сосиску и бутылку «Пепси» и прочёл на стекле киоска воззвание явно с еврейским акцентом: «Таки трудно бросить стаканчик в урну?» Урна была пуста, а бумажные стаканчики горкой возвышались рядом. «Таки трудно», - подумал я и бросил пустую бутылку в шелестящую белую кучу.
         Мы ездили по всей Москве и окрестностям, встречались, прощались и тратили деньги. Беспечно, с тупым безразличием покупали рубашки, стоимостью в две среднестатистические зарплаты, какие-то сомнительного вида, кофточки и, как тогда казалось, необходимые в хозяйстве вещи. У нас было в запасе четыре дня.
         Бесцельно плутая по центру столицы, я набрёл на синагогу. Почитал надписи на иврите. Ни хрена, естественно,  ни понял. Встретил каких-то двух юношей в белых с полосками накидках. «Толи хиппуют, толи чилийцы», - подумал я и ушёл, купив за трёшку карту Израиля. В серой Москве было также скучно, как и в синагоге и я решил вернуться к тётке, которая пустила нас на постой. Галка – моя кузина, полная черноволосая девица с огромными глазищами, с кем-то кокетничала по телефону. Тётка возилась на кухне, гремела кастрюлями и хлопала дверцей холодильника. А я рухнул в кресло, подхватил на руки своё счастливое двухлетнее дитя и уставился в телевизор. Ой, только не спрашивайте, что я там видел. Я устал, издёргался, пребывал во взвинченном состоянии и жаждал убийства главного коммуниста страны. И если бы кто-то попытался вынуть меня из кресла, то я бы тотчас порвал бы его, как «Пионерскую правду». А может я просто отравился пирожком у метро?

         Поезд опаздывал на восемь часов. На Москву опустилась душная пыльная ночь. Ирочка посасывала палец и спала на пухлом чемодане, а я со свирепым выражением лица стоял возле телеги носильщика, полностью нагруженной нашим добром. Я сторожил нажитое. Носильщик – слоноподобный дядька без признаков глубоких знаний и светских манер, хитро бросал взгляды в сторону напарника. Он очень хотел нарушить заповедь «Не укради». Но в тот момент я был меньше всего похож на лоха, и толстый очень досадовал. И когда наконец-то, как врата рая, распахнулись двери вагонов, монстр отошёл от телеги, скрестил на груди красные руки и нагло заявил: «Тысяча». После этого, не смущаясь ни женщин, ни милицию, мы во весь голос перебирали родственников друг друга в самых позорных сочетаниях. В конце концов, мне это надоело, и я толкнул телегу в сторону поезда. Толстый, трясясь как студень, бросился следом.
        - Всё, братан, как договорились. И пузырь сверху. Идёт?
Я не ответил. После небольшой пробежки он меня настиг и ухватился за какую-то коробку. «А ну,  убери руки, ворюга», - я шипел и пинался. Тогда он с силой оттолкнул меня, поймал убегающую кооперативную собственность и со скоростью крейсера пошел на таран вагона.  
        Через десять минут он уже получил расчёт, и теперь стоял в дверях купе и жалобно просил на чай. На чай он получил водку. Фамильярно похлопав меня по плечу, толстяк что-то прогудел про дорогу, счастье на новом месте и т.д. Но получив отказ на вторую бутылку, махнул рукой, усмехнулся: «А вот вам счастья!», - отмерил нам «по локоть» и матом подозвал напарника.
         Опять прощания, обещания писать и звонить. Всё, поехали. На этот раз мы разместились более комфортно. У всех были спальные места, правда, в разных купе, но это уже сущая ерунда. Жена и дочка сразу уснули, бабушка искала какую-то расчёску или заколку, перерыла все сумки, не нашла и заскучала. Мама с тёщей что-то обсуждали в коридоре, а я просто смотрел на редеющие огни Москвы. Они появлялись всё реже и реже и вскоре исчезли совсем.
         Поезд «Москва – Будапешт» набирал ход.

                                                           3

         Всё-таки, какая отвратительная погода. Зима - сезон дождей. Говорят, что это благо для Израиля. Дождю здесь радуются, молятся на него. После восьми месяцев беспрестанного пекла, раскаленного в выгоревшем небе солнца, - это, конечно же, благо. Но не для меня. Я и в Сибири-то зиму не особо жаловал, а уж здесь…
         Нет, я люблю лето. Хоть сибирское, хоть израильское лишь бы лето. Хоккею, я предпочитал футбол, снежки и горка явно проигрывали рыбалке и походам на яхте по Иртышу, а лыжи вообще не идут ни в какое сравнение с ластами. А все говорят «благо». Сидишь тут, задыхаешься от собачьего кашля, пьёшь грог пол-литровыми бокалами, обогреватель к спине, синюю лампу к груди. Ну, чем не благодать?! Нет уж, дудки. Я люблю жару. Ну, конечно, всему должна быть мера. Потому что в будапештском поезде было просто сумасшествие. Мы нещадно потели. Окна в вагоне не открывались, по понятной только железнодорожникам причине, зато в туалете было открыто и не закрывалось вообще. Видимо заколачивали его по пьянке. Ну, перепутал столяр, с кем не бывает.
         - А ты откуда, братишка? – спросил долговязый парень с верхней полки.
         - Из Омска.
         - Ха, так и мы из Омска, - он кивнул в сторону своего друга.
         - А куда? – снова поинтересовался он.
         - В Израиль.
         - Счастливчик, - безапелляционно заявил второй. Его лица я разобрать не мог. Густая борода, пышные усы и причёска двухлетней давности надёжно сохраняли его инкогнито.
         - Ты насовсем? – долговязый спустился с верхотуры и сел рядом. 
         - Да, насовсем.
         - Счастливчик, - снова пробасил лохматый.
         - А мы, вот, студенты-медики, а по совместительству коммерсанты, - подмигнул мне длинный и взглядом указал на необъятные сумки и станковые рюкзаки с омской этикеткой «Ермак».
         - А вы в Будапешт?
         - Да ещё не знаем. Может где и по пути сойдём. В Будапеште  сейчас большая конкуренция. Нас оттуда китайцы выживают.
         О чуждой мне конкурентной борьбе слушать не хотелось, и я пошел в соседнее купе к жене, где мы позавтракали извечной спутницей железной дороги – холодной курицей. Тут забежала крошка Ирочка, положила на столик две жвачки и яблоко и снова исчезла за дверью. Через три минуты всё повторилось. На столе лежало уже четыре жвачки и два яблока.
         - Всё ясно, - сказал я жене. – Наша дочь уже кого-то обложила данью.
И я пошёл проверить. Ошибка была исключена, и как я и ожидал наш сверхкоммуникабельный  ребёнок надежно утвердился в купе, которое занимали злостные конкуренты моих земляков. Желтолицая весёлая раскосая братия от души хохотала над проделками еврейского ребёнка. Её передавали из рук в руки, малышка смеялась, дёргала китайцев за приплюснутые носы и тянула за уши. Молодая симпатичная девица умилялась, хлопала в ладоши и вновь раскрывала сумку, чтобы угостить такую чудную девочку. Ирочка, в отличие от папы, была истинным дитём своего народа. Она делала свой бизнес. Мне стало довольно неловко, и я попытался возразить, но получил отпор в виде повышенного вознаграждения для двухлетней хитрюги. Китайцы мне нравились.
         Интересно, какими окажутся евреи?

         Я решил пройтись по вагонам и посмотреть на публику. В Москве я уже видел несколько доверху нагруженных тележек и теперь хотел поговорить с их хозяевами. И я поговорил на свою голову. Получив от мудрой всезнающей женщины, не терпящие возражения советы, я весьма озабоченный вернулся в своё купе. Итак. Во-первых: нужно разменять доллары. Лучше на десятки и пятёрки, чтобы откупаться от венгерских цыган, которые буквально атакуют поезда и не дают выйти из вагонов, пока не уплатишь «въездную пошлину». Во-вторых: собрать что-то типа больничной передачи для таможни в Чопе. Иначе все вещи распакуют и разбросают под видом досмотра. Положить в пакет бутылку водки, две палки копчёной колбасы и хорошо бы коробку конфет. Но где их взять? Может заменить печеньем? Дальновидная особа собрала таможенный паёк ещё в своей родной Перми. И вообще, было такое впечатление, что она эмигрировала из Союза уже несколько раз. А  я - дурак, выезжаю впервые, как какой-нибудь лох.
         То, что на свете существует огромное количество евреев-менял – это я учил по истории и обществоведению, но в нашем поезде их не было, и я направился к китайцам. Деликатно постучавшись, я с решительным видом зашёл в купе. Молоденькая китаянка как-то смутилась и быстренько сунула под подушку пустую сумку. Все зашумели, усадили меня на почётное место к окошку, поили душистым чаем и были искренне рады. Пора было приступать к объяснению ситуации. Напрягши память, я вспомнил дюжину английских слов и начал:
         - Мани, - сказал я, потирая пальцами перед носом одного добродушного малого. К моей радости он сразу же понял, полез в карман брюк и вытащил несколько четвертаков и пятидесяток. Я в ответ тоже достал смятую пятерку. Так, не прошло. Как же ему объяснить? Но тут он энергично закивал и из другого кармана вынул плотную пачку венгерских форинтов. Я отрицательно покачал головой. Парень сперва недоумённо уставился на меня, потом подмигнул, залопотал что-то по-своему и совсем по-птичьи защёлкал языком. Он встал, залез желтой лапкой в карман пиджака и с почтением предъявил несколько купюр.
        - Что это? –спросил я.
        - Юань, - ответил тот, видимо уловив мою интонацию.
        - Да есть у тебя человеческие деньги, мать твою, - не выдержал я и хлопнул на столик стодолларовую ассигнацию.
        Долгое протяжное «О-о-о-о-о» пронеслось до дверей в тамбур и обратно. Б-г наделил китайцев довольно узкими глазами, но в тот момент они невероятно расширились и округлились. Восхищение, граничащее с экстазом, и суеверный ужас в глазах китайцев поразили меня. В одно мгновение я сделался набобом. «Нет», – подумал я – «Здесь мне ничего разменять не удастся». Так и не поняв, зачем я пришёл, китайцы молча сидели и переглядывались. Я встал, поблагодарил за чай, захотелось дать пару долларов на память, но я пожадничал и ушёл в своё купе. Наш столик походил на витрину супермаркета. Ирочка спала сладким сном младенца. Глядя на всё это, я вспомнил девушку, прячущую пустую сумку под подушку. Да, китайцы мне нравились.
         По мере приближения к пограничной станции Чоп, волнение всё больше и больше охватывало моих спутников, и фарцовщики просчитывали всевозможные варианты обмана тупорылого таможенника. Станция Чоп. Поезд остановился, и проводник поспешил к дверям.
        - Из вагонов не выходить, - раздался сухой суровый голос, - Приготовить документы.
Таможенник средних лет с властными манерами и рожей алкоголика начал свой привычный обход. Вот и моя очередь. Минутой раньше мои попутчики уже утащили одну сумку с недозволенными вещами в камеру хранения, чтобы на обратном пути забрать её. На улице пограничники сопровождали многочисленных челноков к автоматическим ячейкам. Они шли понурой вереницей, на ходу считая убытки.
        - Ваши документы.
Я протянул визу.
        - В Израиль? – он даже не взглянул на бумагу, - Покажите ваши вещи.
        - О, их очень много.
        - Да нет, вы просто покажите.
        - Да вот они – всё моё.
        - Что в этой сумке?
        - Ну, я не помню. Столько всего!
        - Что ж, посмотрим.
        В этой сумке лежал десяток новеньких электродрелей, и это была не моя сумка. Я вспотел уже не от жары. Трюк не прошёл. Опытный, ещё трезвый глаз сразу отличил видавшие виды сумки контрабандистов от новеньких эмигрантских баулов.
        - Ах ты, сучья морда! – он, вероятно, только чудом удержался, чтобы не сказать «еврейская».
        - Ведь это же не твоя сумка, и вот эта не твоя, - он был так возмущён наглой ложью, что не заметил два огромных станковых рюкзака в нише над дверью.
        - Может ты не хочешь в Израиль? Так мы тебя здесь подержим недельку-другую. Какая наглая сучья морда! – таможенник брызгал кипящей слюной.
        - Только бы мама не сунула ему «таможенный паёк» – подумал я.
        - Хватай барахло и дуй на вокзал.
И я с трудом потащил ношу к выходу.
        - Ну, что? Спалил пёс поганый? – спросил лохматый.
Я кивнул.
        - А я знал, что он тебя спалит.
        Поезд гуднул и ушёл на запасной путь менять колёсную пару  для более узкой европейской железной дороги. Нам ничего не оставалось, как остаться на вокзале. Выход на перрон закрыли пограничники. Через полчаса мы осторожно приблизились к камерам-автоматам и быстренько забрали пожитки. Для меня это было просто приключение, но ребята заботились о насущном хлебе с маслом, и я решил помочь землякам. Мимо заборов, складов и картофельных наделов мы пробрались на запасной путь. Здесь царило оживление. Двери вагонов были закрыты и фарцовщики передавали арестованный багаж через окна туалетов. У каждого вагона стояла очередь, и отважные добровольцы втаскивали сумки внутрь и уносили в купе, номера которых выкрикивали пострадавшие от таможенного разгула. Никому до них не было дела. Таможня выполнила работу на вверенном ей участке, а запасные пути, видимо, не входили в круг её обязанностей. Вся поклажа вернулась на свои места. Я жестами поговорил с родными. Мама покачала головой, а жена очень осуждающе посмотрела. До отхода поезда оставалось два часа, и мы, переведя дух от всей этой кутерьмы, с радостью расслабились, и стали знакомиться с другими авантюристами. Поболтавшись по станции и купив огромную и безвкусную клубнику, вероятно, какой-то продукт Чернобыльской мутации, вся толпа завалила в зал ожидания и расположилась табором на полу. Поезд вернулся на станцию по узкой европейской колее, и мы с шумом и смехом прошли через таможенный зал на перрон.
        Через пятнадцать минут мы покинули Родину.

                                                          4

         Ветер с завыванием протискивается сквозь переплетения проводов и антенн, трясёт аллюминевые рамы окон и гонит причудливую рябь по серым лужам. И надо же, именно в единственный мой выходной за всю неделю. Теперь это на несколько дней. Ничего, как-нибудь перезимуем. В этом году хоть снега нет, а то, бывало, так насыплет, что впору валенки надевать. Снег мокрый, тяжёлый, облепляет ветви деревьев, и не выдерживают они снежной тяжести, – ломаются. Зато летом сколько угодно хвороста для костра. А цветущие розовые кусты под снежными шапками вы видели? А видели вы кого лепят местные ребятишки из этого снега? Да эти скульптуры можно снимать для фильмов по романам Стивена Кинга, а они их называют «снежными бабами». Оно и понятно – опыта никакого. Пару дней всё белым-бело, а потом потекло и сбежало с гор. Израиль – не Сибирь, как ни крути – заграница. Сейчас, правда, заграница для меня – это всё то, что лежит по ту сторону Средиземки. Помню, был я там пару дней. В Венгрии.
         - Из фагонаф не фиходит, документи показифат, - венгерский пограничник прошёлся по вагону, дотошно изучил каждую визу и надолго задержался у Ирочкиных любимцев. Два часа мы простояли. У китайцев что-то было не в порядке с бумагами и, в конце концов, их ссадили на пограничной венгерской станции. Восточная красавица плакала, весёлые добродушные китайцы погрустнели. Ирочка махала им розовой ладошкой и показывала язык. Так они и остались стоять на перроне в окружении чёрных мундиров.
        - Ну вот, конкурентов поубавилось. Может их вообще уже не пускают в Венгрию? – сделал предположение мой долговязый земляк.
        - Не надейся. Китайцев больше миллиарда, они уже везде просочились, - лохматый был пессимист. Он вздохнул, полез в одну из злополучных сумок, достал дрель и протянул мне.
        - Держи, земляк, будешь в новой израильской квартире дырки сверлить. В хозяйстве вещь нужная. И спасибо за помощь. Зря мы тебя втянули, – трюк был обречён.
        Я поблагодарил, пошёл в купе к маме и вернулся с двумя бутылками «Столичной». Церемония ответного подарка прошла на «ура». Мы выпили и пошли в соседний вагон к другим бизнесменам. Там уже пили на «всю катушку». Звенела гитара, и наш приход с полутора бутылками водки внёс новую струю в их праздник жизни. Мы были за границей. Поезд не раскачивался, а дробно и часто стучал по узкоколейке. За окном проплывали свежие, весёлые, как на картинках домики. Пахло цивилизацией и культурой. Хотелось жить, любить, пьянствовать, покупать, продавать и уже не хотелось эмигрировать. Разговор шёл о ценах, что на что менять, каков курс доллара, красивы ли венгерки и сколько они стоят. Обычный пьяный базар. Симпатичный крепкий парень из Москвы подсел ко мне и начал расспрашивать о том, что я везу, и что хочу купить. И я, как на духу, признался, что везу всякое старое барахло, новую одежду, купленную по немыслимым ценам, а купить хочу квартиру, машину, новую мебель. Он посмотрел на меня, как на идиота, потом заговорчески подмигнул, и доверительно прошептал, что сегодня уже довольно опасно провозить наркотики. Но, узнав, что и никакого зелья у меня тоже нет, потерял ко мне всяческий интерес. Я вовсе не собирался строить из себя кретина, но плакаться о своей эмигрантской доле тоже не особо хотелось. Москвич отодвинулся и тут же его место занял хохол, держа на коленях подробную карту Венгрии. Не успел он задать и пару вопросиков, как его прервал густой сибирский бас:
        - Да отстаньте вы от него, не нужно ему наше говно. Человек в Израиль уезжает, - лохматый похлопал меня по плечу.
Вот тут уже все сгрудились возле меня. Поили водкой, одобряли, хвалили мой мужественный поступок.
        - Ну почему я не еврей! – в пьяном порыве сокрушался москвич.
Женатая пара из Питера решили по возвращении развестись и заключить фиктивные браки с евреями.
Пили за евреев. Впервые в жизни я услышал тост за евреев. Знать, алкогольный градус был уже на критической отметке. После этого - либо признания в любви, либо мордобой. Да, заграничные пейзажи за окном, водка, страсть к авантюрам удивительно сплачивают людей. Стучат колёса, звенят, чокаясь, стаканы и кружки, кипит кровь, обжигает водка. Эх, бля, хорошо!
         Вскоре мы прощались на перроне какого-то маленького венгерского городка с длиннющим названием.
        - Ну, будь здоров, счастливчик. Удачи тебе, - лохматый пьяно водил глазами и улыбался.
        - Удачи, удачи, - доносилось со всех сторон.
        - И вам удачи в ваших гешефтах, - напутствовал я перепившуюся компанию.
Мы покурили, пожали друг другу руки, и пёстрая толпа, сгорбившись под тяжестью ноши, двинулась к виадуку.
         Подъезжая к Будапештскому вокзалу, я, расплющив нос о стекло вагона, зорко всматривался в даль в поисках венгерских цыган. Но никого в малиновых жилетах и пёстрых юбках не увидел. Совсем наоборот. На перроне нас встречала миловидная дама из израильского агентства. Все приехавшие эмигранты, по-армейски организованно заняли места в автобусах и отбыли на «пересыльный пункт». Сидя в «Икарусе», я вспомнил всезнающую особу из Перми, которую до жути напугали сплетни с Большой Ордынки о кровожадности таможни и бесцеремонности цыган. На всякий случай я пересчитал валюту. Убедившись, что сумма не изменилась, я сунул её в задний карман брюк и застегнул пуговицу.
         Мы подъезжали к воротам «пересыльного пункта» – бывшим казармам выведенной из Венгрии Советской Армии. Возле будочки КПП стоял белобрысый крепыш с носом чуть меньше, чем у Буратино и неимоверно развитым торсом. Oн был в бейсболке, и с плеча на длинном ремне свисал «узи». Открылись ворота со звёздами Давида,  сменившими красные пятиконечные, и мы въехали на израильскую территорию. Ещё один оплот сионизма в Восточной Европе.
         Так как наш поезд опоздал на десять часов, то нам предстояло провести ночь на этом постоялом дворе. Быстро проведя перекличку и регистрацию, нас пригласили на ужин. Судя по качеству поданных блюд, Красная Армия оставила в Венгрии своих поваров. Стремясь хоть чем-то изменить привкус во рту, Я поспешил в бар, который заметил при входе в столовую. Приблизившись к стойке, я небрежно бросил пару фраз из учебника иврита, и ткнул пальцем в шеренгу бутылок на зеркальной витрине. Бармен переспросил по-английски, вероятно иврит он не знал, так как был от рождения венгром, и безнадёжно махнул рукой. Зато в пантомиме он затмил бы «Маски шоу». Бармен ворковал, как голубь, беря в руки какой нибудь напиток. Поглаживал бутылку богатырской ладонью, прижимал руки к груди, изображая либо чудесный вкус, либо жуткое похмелье, и когда таким образом добрался до пива, я простер к его горлу руки, выкрикивая «ДА» на всех знакомых мне языках. Бармен тут же подал мне бутылку пива в обмен на доллар. В одно мгновение я лихо сорвал пробочку о край стойки, и хозяин удивлённо вскинул брови. То ли его поразило моё проворство, то ли сам способ. Но он ничего не сказал и только положил передо мной две блестящие монетки. Я взял одну из них и, отхлебнув из бутылки, стал изучать. Никаких цифр там не было. Тогда я принялся разбирать надписи латинскими буквами, прикидывая, что бы это могло означать. С любопытством, поглядывая на меня, бармен тоже взял со стойки монетку и углубился в содержание текста. Когда я, призвав на помощь весь умственный потенциал, сообразил, что держу в руках четверть доллара, хозяин стойки был уже сильно расстроен, крутил «четвертушку» в руках, кусал губы и, кажется, молился. Затем нетерпеливо выхватил у меня монету, обе бросил в кассу, протянул мне ещё одно пиво и сказал по-русски: «Спасибо». В ответ на такое непочтение, я вновь оцарапал пробкой край полированной стойки и побрёл к выходу.
         Тоска меня взяла, ох тоска! Может глухонемым прикинуться? А то прямо как-то скверно выходит. Венгр то знает английский, даже по-русски "спасибо" сказал. А ты, бестолочь, знаешь, как будет "спасибо" по-венгерски? То-то и оно!
         Кое-как протянули с женой время до вечера. Чуть было не сказал до отбоя. Всё эта проклятая казарменная обстановка, черт бы её побрал. Сильна всё-таки Красная Армия, если даже спустя годы после её ухода, энергетика военного городка даёт о себе знать.
         Ужин мы с женой тоже не одобрили, и слегка попортив содержимое тарелок, поспешили на встречу вечерней прохладе. Бармен, узнав меня, призывно поднял над головой бутылку пива, но я только кивнул в знак приветствия и покинул заведение.  Вечерняя прохлада лилась на нас Ниагарой. Запахи цветения кружили голову, и тело просило бросить его в пахучую траву. Но трава была мокрой от вечерней росы, скамейки захватили старушки, по многолетней привычке, конечно. Молодежь сгрудилась на крыльце бывшего штаба. Мы немного потерлись среди толпы, я спел пару песенок под старенькую гитару, и рассказал новый анекдот. Репертуар вечера был исчерпан. Всё, пора спать.
         Комар, сволочь, пристал. Никак не уснуть. Ничего, пусть только сядет, уж я себе врежу по морде. Ух, как врежу! Да нет, причем тут комар. Нужно ещё разок в душ, может быть успокоюсь хоть немного. Ну всё, покурить и баиньки. Я вышел на крыльцо и закурил. На нижней ступеньке сидел Буратино-охранник и худенькая очень смуглая девица. Они целовались. Я деликатно кашлянул, потом ещё раз чуть громче, потом ещё. Досадуя, что меня принципиально игнорируют, я зашёлся в надсадном кашле туберкулёзника. Девушка обернулась ко мне и стала что-то говорить. Это были стихи, это была музыка. Это был язык царя Давида, на этом языке говорил мудрый Соломон, может быть те же слова произносил Иисус Христос.
        - Она говорит, если будешь столько курить, то скоро сдохнешь.-
 осклабился здоровяк.
        - А откуда она знает сколько я курю? - парировал я – Не нужно переводить, я понимаю иврит, - захотелось бессовестно соврать.
        Парень недоверчиво посмотрел на меня и что-то шепнул девушке. Он подхватил висящие на перилах автоматы, взял подругу за руку и повлёк за собой. Их бледные лунные тени ещё секунду скользили по тропинке среди гигантских тополей и растаяли.
 Три сигареты осталось, а пачку только утром открыл. Точно скоро сдохну. Нет, хрена вам. Сперва Израиль увижу, землю свою, землю предков своих. Увижу, поклонюсь за всех кто мечтал о ней и не увидел. За всех кто жил с надеждой вернуться и не дожил. За всех кто еще и не думает возвращаться. За всех.
         Утром нам сообщили, что самолет будет только ночью. Но скучать нам не придётся, так как предстоит изнурительный таможенный досмотр на предмет наличия взрывчатки. Все пассажиры со всем багажом должны по списку завалиться в спортзал.  И мы завалились. Куда там венгерским цыганам до нас! Вот это было зрелище! Но израильтяне были на высоте. Энергичные девочки лепили багажные этикетки с такой скоростью, что рябило в глазах. Попутно они сыпали вопросы. Кто знал, что мы уезжаем в Израиль? Просили ли нас что-либо передать знакомым в Израиле? Дарили ли нам перед отъездом подарки и т.д. Жену бес дернул за язык ляпнуть про дрель.  Всё, труба! Общая тревога – всех вон из спортзала. Ко мне подошла спортивного вида мадам и учинила допрос по всем правилам. Потом долго осматривала и нюхала подозрительный предмет, но видно ничего не унюхала.
        - Знаете что, молодой человек, я здесь ничего не нахожу, но  давайте от греха подальше отнесём её в бронированный ящик. Это не далеко, метров сто от сюда, и в вашем присутствии взорвём её к чёртовой матери.
        - Ну, что Вы, это же подарок!
        - Вот, как раз по этому мы её и взорвём! Очень подозрительно тяжёлый инструмент.
        - Принесите из дома Ваши подарки и взрывайте себе на здоровье, хоть каждый день. Это же советская дрель. Советские автомобили подозрительно тяжелы по сравнению с японскими. Что ж их теперь взывать что ли? – Подозрительный инструмент был мне дорог. Это был первый шаг к новой израильской квартире.
        - Ну, хорошо. Я вызову эксперта. Через час он будет здесь. Держите ваш подарок. Я не думаю что он взорвётся, но всё равно посидите вон в той рощице. Чем чёрт не шутит, - она явно веселилась. Отомстила мне.  Я, видите ли, предложил взорвать дорогие ей, милые сердцу  вещицы.
         Ровно через час меня пригласили в спортзал. Эксперт был молчалив добродушен и очень лохмат. Он внимательно обнюхал предложенный предмет, лизнул его и тут же потеряв к нему всякий интерес, попытался задрать заднюю лапу на новенький чемодан, но вовремя был оттянут за поводок. "Прекрасный пёс",- говорила мадам - "В мешке с сахаром пистолетный патрон унюхивает, но совершенно не воспитанный". Она потрепала эксперта по мохнатой спине и его тут же увели обнюхивать другие подарки. Люди категорически отказывались что-либо взрывать. 

      
                                                         5

        Рыжее солнце медленно и беспомощно тонуло в тополиной роще. На исходе был ещё один день. На исходе…
        Да, это был исход. Не исход из Египта по дну Красного моря меж вставшей на дыбы морской пучиной. Не седой Моисей выводил народ свой, а весьма аппетитная брюнетка. Не Синайская пустыня предстала перед нами, а увитая виноградниками Венгрия. Но живущая веками в моей крови, в моей ДНК, генетическая память, била в мозг одновременно с ударами пульса: «Исход. Исход. Исход…»
        Автобусы подрулили прямо к трапу. Белый с голубым "Боинг" сверкал в отблесках прожекторов, как новогодняя игрушка. Двери салона были распахнуты и гостеприимно приглашали нас в неведомый до селе мир. Четыре часа полного покоя. Четыре часа чудовищной игры воображения, невиданного полета фантазии, надежд и чаяний. И ни крупицы, ни малой толики, ни грана сомнения. Всё правильно. Всё абсолютно правильно. 
Исход. Исход. Исход…
        Мириады огней до самого горизонта, белая полоска прибоя, ярко освещённая набережная, залитые светом небоскрёбы гостиниц и банков, красные строчки застрявших в пробках машин. Это он - Тель-Авив. Это он - Израиль.  Салон самолёта взорвался рукоплесканием и восторженными криками – это шасси коснулись посадочной полосы. Запомнить, запомнить мгновение, когда нога впервые опустится на эту землю. Серый бетон бархатом прикоснулся к моей ступне. Он поцеловал меня. Не я, а он поцеловал мои старые кроссовки, ободранные об Уральские горы, обтёртые иртышским песком, с навечно застрявшей в подошве заводской стружкой. Спасибо. Спасибо Тебе, Гос-ди…
        Порою я вспоминаю лохматого моего земляка-попутчика. Он был добрым малым и вполне искренне называл меня счастливчиком. Прав ли он был? Не знаю. Может быть!
 
 
                                                                                                                                  2001-2003
                                                                                                                                  Иерусалим - Корк

 



Просмотров: 2963,  Автор: Олег Галах
Понравилось: 0      
Другие статьи автора Олег Галах: (13) (Клик для открытия)

Добавить комментарии

Ваше имя:
Ваш E-mail:
Ваш сайт:
Сообщение:


Использовать HTML-теги запрещено!
Security Code:


 






© Все права защищены.
Воспроизведение, распространение в интернете и иное использование материалов,
опубликованных в сетевом журнале Friends-Forum.com " ФРЕЙМ " допускается только
с указанием гиперссылки (hyperlink) на frame.friends-forum.com
Рекомендуемая резолюция монитора 1024х768 пикселей.




Израиль по русски. Каталог-рейтинг израильских сайтов