ВАСИЛИЙ ГРАНОВСКИЙ

ОТВЕТ МОЕМУ БИОГРАФУ 

Здравствуйте, Эрвин и Иля!
Дорогой Эрвин, получил твое послание. Рад, что и у меня появился свой биограф. Написано талантливо, как и должно быть для человека, приобретшего опыт в этой области и, как, все мемуары, не без толики художественного вымысла (не даром бытует выражение: «Врать как свидетель» ). Поскольку у нас с тобою память соответствует нашему возрасту, я посчитал, что старики должны друг другу помогать, дополняя или исправляя (с твоего разрешения) свои воспоминания, с тем, чтобы совместными усилиями воссоздать то, что на самом деле было (или хотя бы приблизительно).
Это подвигнуло меня написать собственный вариант событий, в которых я участвовал. Я не знал, какой эпиграф лучше подойдет – потому предлагаю сразу три варианта, заимствованных из нашего раннего песенного репертуара:
« Сам я вятский уроженец,
много горького видал.. .»,
или «А я институтка,
Я дочь камергера,
И воздух Парижа
Моя атмосфэра (sic)»
Или еще
«…я менял города, я менял имена…»

Перейдем прямо к телу. В твоем рассказе фигурирует юноша «в грубых кирзовых сапогах». На самом деле сапоги были хромовыми – был у меня приятель (старше меня года на 4), который работал в адъюнктуре ВИИЯКА (Военный Институт Иностранных Языков Красной Армии). Он получал обычную и полевую офицерскую форму. Т.к. последняя ему была не нужна, он отдавал ее мне. С годами у меня набралось несколько комплектов гимнастерок и галифе. Я ими даже снабжал всю команду конников МЭИ перед соревнованиями, когда был председателем этой секции! (И. Ларионов посвятил мне тогда прочувственные стихи :
Весь в пене и мыле
На сивой кобыле
Скачет
Но вот он разбился
И курс об убитом
Плачет

По поводу пиджака, указанного в описании одеяний вышеупомянутого молодого человека. У меня и у Эренбурга (как ты правильно понял) в течение некоторого периода моей биографии был один и тот же портной (который заодно обшивал и Молотова). Материал из Англии назывался не «букле», как ты пишешь, а «твид» (tweed). Сказать честно, никогда ни до, ни после я таких тканей не носил. И. Г. обожал этот материал. Однако его жена разрешала ему носить пиджаки только до приличной степени износа ( в отличие от непривередливого меня), поэтому таких пиджаков в моем гардеробе побывало несколько.
Пиджаки были добротные. Рукава чуть коротки. В талии приличный запас. При этом искусный покрой пиджака, соответствующий сутулости первичного владельца, вполне подходил и мне. Лишней была, правда, дырка в петлице от ордена «Красной звезды» за Испанию. Это был единственный орден, который он всегда носил на приемах (правда, не по уставу ордена, а с левой стороны, как я приметил).
Они (пиджаки), вместе с гимнастерками из х/б ткани, долгие годы составляли основу моего гардероба. (За эти годы пали подо мною не одна пара брюк, но память моя не сохранила ничего о них. Видимо, ничего особенного в этих брюках и не было, т. к. даже ты, с твоей наблюдательностью и потрясающей памятью, ничего про них не пишешь).
Я прочел в твоих воспоминаниях уничтожающую характеристику моего сочинения на вступительном экзамене. Цитирую: “Позже мы узнали, что число ошибок в его сочинении было близко к количеству слов”. Я твою оценку оспаривать не стану. Однако откуда это «мы узнали»? Ведь сочинения принимали преподаватели, приглашенные из школ. Никому они, конечно, сочинения абитуриентов не показывали, да и кому это интересно? Наверное, ты забыл (или утаил в силу врожденной скромности), что мое сочинение любезно проверяли во время экзамена ты и Мискин. Вы сидели вместе за одной партой в конце ряда справа и сзади от меня, и я передал его вам для проверки. Потому я и не оспариваю твои слова. Кстати, попробуй мысленно написать по-немецки сочинение на тему «образ нового человека по произведению Горького «Мать». Поблагодарив Б-га за то, что в немецком языке всего 4 падежа и нету мягких знаков. Поставь себе отметку и дай мне знать о ней, («шутка-каламбур», как говаривал наш общий знакомый Пешков).
Добавлю, между прочим, что некоторые твои нововведения в русской грамматике порой меня озадачивают ( в частности, я узнал из твоей статьи в Интернете, что «по-соседству» пишется через черточку, что «продвиженец» выдвинул из современного языка старое слово «выдвиженец», а из твоего недавнего циркулярного послания, отправленного на три континента и извещающего нас, твоих друзей, что ты отбываешь в отпуск и ожидаешься прибытием в родные пенаты две недели спустя, мы узнали, что это имело место быть «в несезон». )
Начал я изучать русский язык от нуля за восемь лет до этого сочинения. Интересно знать, как ты сейчас владеешь письменным немецким литературным языком после примерно такого же срока изучения. ( Этот вопрос действительно представляет для меня интерес и вне рамок данного повествования).
Очень живо писана сцена оглашения результатов экзамена, но … этой сцены вовсе и не было. Я себе даже не представляю члена экзаменационной комиссии так трогательно, заботящегося о каком-то абитуриенте, и приглашающего его лично на приемную комиссию по имени и отечеству!
На самом деле, после сочинения и письменной математики, когда появились результаты, я поднялся на третий этаж корпуса «А» (единственного действовавшего тогда в новом здании) и просмотрел общие списки для всех факультетов. В этих листочках, повешенных на доске объявлений, я себя не нашел, но в другом списке (ФЭФ΄а – физико-энергетического ф-та, который через некоторое время был переведен в МИФИ), увидел фамилию «Гранковский». Без особых надежд на опечатку, на всякий случай, я решил зайти в приемную комиссию. Там я познакомился с высоким чубатым брюнетом Борисом Нечецким. Оказалось, что это сын знаменитой в те времена певицы Пантофель-Нечецкой. Он посоветовал не ходить сразу в секретариат за документами, а попытаться сначала обратиться непосредственно к председателю приемной комиссии проф. Кирилину – будущему академику, пропагандисту МГД-генераторов, впоследствии – члену политбюро, единственному, возражавшему против ввода войск в Афганистан.
С Борисом Нечецким я больше лично не встречался, но много лет спустя я увидел его в списках лауреатов Ленинской премии (кажется за какие-то работы в области нефтяной промышленности) и еще через несколько лет - живьём на телевидении, как крупного ученого.
Зашел я, прилично прождав перед этим, к Кирилину и спросил его, нельзя ли что-нибудь предпринять, так как экзамен был по родному языку, а для меня русский язык – не родной. Он спросил
–А документ есть?.
– Есть – обрадовался я – Вот мой паспорт, а в нем прописано, что я родился в Париже.
Больно ты хорошо говоришь по-русски.
Могу и хуже.
Что у тебя по математике?
Я еще не знал результата письменной математики, но смело заявил – «отлично»!
Он проверил, позвонив куда-то – я угадал. ( И, конечно, я не полез предлагать кому-то написать сочинение по-французски, как ты так смело утверждаешь). Во – первых, я всего лишь успел закончить до войны (т. е. до 1939 года ) два-три класса коммунальной школы, и , во-вторых, никогда после этого не занимался специально французским. К тому ж нелепо было думать, что создадут для меня спецусловия.
Французским я стал серьезно заниматься лишь в конце четвертого курса, когда стал делать платные переводы ( о чем расскажу в другом месте). По поводу изучения языка можно вспомнить французскую пословицу: «Только в процессе ковки можешь стать кузнецом». Есть и боле краткий перевод, звучащий, правда, несколько пессимистично по- русски – «Не куя, не станешь кузнецом!».
Кириллин отправил меня разбираться к начальнику курсов ЭМФ. Там, на кафедре электрических машин, в «аквариуме», я встретился с красивым молодым блондином с длинными волосами, в очках à la Tchernychevsky, аспирантом кафедры машин, куратором младших курсов Иван Семеновичем Наяшковым. Впоследствии он станет директором ВЭИ, соседом Лейтеса по даче, а потом и председателем Комитета по делам изобретений . (Ямоуй встречался с ним в обеих этих ипостасях). Отмечу, что, когда (примерно 25 лет спустя) я вошел к нему в кабинет директора ВЭИ (по делам защиты диссертации), он меня, конечно, не узнал, а услышав мою фамилию - принял за родственника трагически погибшего видного сотрудника ВЭИ, моего однофамильца, о котором упомяну в другом месте. Обещал помочь, но вскоре он ушел из ВЭИ и вся эта затея закончилась для меня ничем.
После небольшой беседы Иван Семенович довольно легко согласился допустить меня до следующих экзаменов, что позволило мне продолжить свою бурную карьеру абитуриента.
Кстати, наряду с экзаменами в МЭИ, меня приятель попросил сдать за его близкого друга экзамен по математике в Автодорожном институте. Когда я прибежал перед самым экзаменом, приятель меня познакомил с другом (кстати, чуть похожим на меня). Фамилию его я забыл, но имя и отчество запомнились на всю жизнь - Вячеслав Изяславович. Он меня провел до дверей аудитории. Я вошел, сдал зачетку, взял билет. Быстро справился, сдал работу и пошел забирать зачетку. Преподаватель протянул зачетку и, глядя в неё, спросил, между прочим, имя и отчество. Я сказал: «Изяслав Вячеславович… Нет, простите , Вячеслав Изяславович!». Увидев его изумленный взгляд и поняв, что «вляпался», я мгновенно принял решение – выхватил зачетку из его рук и побежал вон.
Эта история имела продолжение. Лет двадцать спустя, когда праздновали юбилей нашего выпуска в клубе МЭИ, во время танцев к нам с Инной подошел со своей партнершей морской офицер, кажется, капитан 3-го ранга, и сказал: « Вы меня не узнаете – я Вячеслав Изяславович и военно-морскую академию я закончил отчасти из- за Вас…».
Вот так, иногда не ведая, невольно творим добро!!
Следующим был экзамен по иностранному языку (немецкому).
Придя на этот экзамен , я , естественно, в соответствии со своим аттестатом, увидел свою фамилию в списке, висящем на дверях аудитории, где сдавали немецкий. Я вошел, сказал, что вышла ошибка, и спросил, где сдают французский. Возражений не было, поскольку нельзя было предположить, что кто-то пойдет сдавать язык, отличный от указанного в аттестате. Назвали мне аудиторию, где сдавали английский язык. Там одна из экзаменаторов, которая принимала французский, взяла мой экзаменационный лист. Видимо, у неё не было готовых билетов, потому что она протянула мне учебник французского языка для технических вузов. Указав, какую страницу перевести из этого учебника, она попросила рассказать о роли инфинитива во французском предложении (о чем я не имел ни малейшего понятия). Готовясь, я бегло просмотрел текст и стал выписывать шпаргалку по грамматике, пользуясь в качестве «базы данных» информацией, добытой тут же из учебника. Составил краткую шпаргалку по-французски, но русскими буквами, пропуская гласные (почти как пишу на иврите). Едва успел дописать свою криптограмму - она меня вызывает. Подумал – лишь бы дело не дошло до грамматики. Предложил ей начать с перевода. Где-то она заспорила о значении слова «лесопилка» - я стал давать разъяснения на языке. Она нисколько не удивилась и без всяких вопросов, спокойным, усталым голосом попросила меня рассказать ей что-нибудь про Париж. Стыдно вспомнить какую чушь я нес с листа…но Париж стоит мессы…, как говаривал известный вероотступник Анри 1У.
И вот на следующем экзамене и появился упоминаемый в твоем рассказе мужчина с короткими седыми усами. Это был доцент Корсаков, который как раз оказался моим экзаменатором по устной математике. Он сказал, что моя письменная работа произвела на него очень хорошее впечатление, и что он хотел встретиться со мной на устном экзамене. Это его внимание ко мне не очень меня обрадовало, хотя нужно сказать, что по школьной программе я был прилично натаскан. Я регулярно посещал в университете лекции по математике для школьников, а также лекции в Планетарии. Там уровень был пониже и материал был в объеме школьной программы. Но я ходил туда в основном, чтобы послушать великолепного лектора. Есть французское выражение:: «Il n’a rien dit, mais comme il l’a bien dit» (Он ничего не сказал, но как хорошо сказал).
Я также регулярно ходил в МГУ на математические олимпиады, где обычно я проходил нa второй тур. Там я впервые встретил и познакомился с моим будущим однокурсником и долголетним другом Леонидом Лейтесом. Он был постоянным победителем третьего тура математических и физических олимпиад. Разговаривал он, как и поныне, в тягучем стиле , пристально вглядываясь в собеседника, как бы желая узнать по глазам принимает ли тот его доводы. Меня он удивлял тем, что в день объявления результатов третьего тура он обычно появлялся, держа в руке большую плетеную «авоську». Он флегматично объяснил мне, что каждый раз он получает в качестве приза набор тяжеленных трудов Фарадея или Ньютона (не помню точно) в издании ACADEMIA. Вскоре я понял, что за этой кажущейся флегмой скрывается потрясающей быстроты сообразительность (в области его интересов) и огромная целеустремленность во всех делах. Отличало его также и то, что он всегда старался достичь поставленной цели наиболее экономным путем. Наш однокурсник Саша Бернштейн как-то, шутя, уличал его, в том, что он будто пишет лекции (если и пишет) на обратной стороне трамвайных билетов. Достоверно, что с целью экономии бумаги по всей стране, он активно боролся с правилами переноса слов на письме, считая , что это даст значительный эффект (по-моему, эту затею он потом все таки оставил). Вспоминается как на лекциях по теоретическим основам электротехники, схватывая материал на лету, он делал очень короткие записи, что позволяло ему на спор собрать и разобрать за время лекции здоровенные часы марки «ЗИС».
Написав эту строчку, я вспомнил, что точно такие же часы лежать у нас дома. Достал. Оказалось , что это часы кировского завода, а не ЗИС. На обратной стороне выгравирована надпись: « Л-ту Жиц Г. М. За отличную работу по продвижению воинских грузов на фронт 23. 2. 42.» . Эти часы вместе с солдатской медалью «За отвагу» ему офицеру – железнодорожному диспетчеру были вручены в связи с проявлением личной отваги при отцеплении горящих вагонов от разбомбленного на станции состава с боеприпасами. Эту медаль вместе с остальными орденами отобрали у него при аресте в 1949 в связи с делом еврейского антифашистского комитета . Остались в семье, как единственная материальная память , орденская книжка , восстановленная после посмертной реабилитации, да вот эти старенькие «кировские» часы. Про судьбу Григория Минаевича Жиц - отца моей жены, расскажу отдельно. .
А моя письменная работа по матматике была внешне очень хорошо оформлена и из-за того, что я писал ее необыкновенно тонко пишущей паркеровской ручкой - подарок дяди, жившего тогда в Америке, и привезенной И. Г. .
Корсаков сразу предложил мне изложить основные аксиомы пространства. Вспомнил пару (прямая, принадлежащая двумя точками плоскости, принадлежит ей и всеми остальными, две прямые могут пересекаться только в одной точке, … больше я не мог вспомнить). Просмотрев слегка решение задач по билету, он меня отпустил с б-гом . Также удачно на отлично сдал я все остальные предметы. Но в экзаменационном листе оставалась пока пустой строка с отметкой за сочинение. Я пошел к Ивану Семеновичу.
Будешь переписывать сочинение?
Зачем? Получиться то же самое.
Тогда он написал в упомянутой строке «пос», и с семью экзаменами сданными на «отлично» и одним «посом» меня приняли на первый курс, но. . . без стипендии.
Да что я все про себя и про себя, как в том анекдоте - «Давайте лучше поговорим про Вас. Как Вам понравилась моя новая шляпка?

»
Некоторые уточнения по поводу визита И. Г. Эренбурга в МЭИ, составляющего один из ключевых моментов твоего повествования..
По возвращении из Америки И. Г. рассказал, что он там написал про американцев ругательную статью, которую поместили в “N-Y Times” . Однако, нельзя было привести огромный ( по советским меркам) гонорар в долларах – отобрали бы. Издатель предложил подобрать автомобиль по каталогу, c тем, что его пришлют ему в Ленинград. Это был большой черный «Buick eight» с никелированными бамперами с большими клыками, который, из-за невозможности достать запчасти, был вскоре обменен на «Волгу». Узнав., что я знаком с И. Г., меня попросили пригласить его на выступление в МЭИ, что я и сделал через его секретаршу, которая указала, когда он сможет приехать.
Ты в своем очерке так описываешь его приезд:
« К клубу подъехала легковая машина иностранной марки. Мы во главе с председателем правления клуба Лёвой Островским встречали дорогого гостя на ступеньках у входных дверей. Приехавший с ним Вася Грановский помог ему выйти из машины»
Отмечу попутно, что, естественно, я испытывал по отношению к И. Г, большое чувство уважения ( а не пиетета , как у тебя , судя по твоему рассказу), и мне бы в голову не пришло помогать абсолютно здоровому 58-летнему человеку выйти из собственной машины (что и его личный шофер никогда не делал), давая повод подозревать его в физической беспомощности. Другое дело, когда я приезжал к нему на дачу и предлагал ему свою помощь. Очень интересно было, работать с ним в саду или в оранжерее и часами слушать его интересные рассуждения на самые разные темы. Он был великолепным и остроумным рассказчиком. Мне казалось иногда, что рассказы были для него тренировкой или предварительным творческим процессом.
Я никогда не видел в окружении Эренбурга чего-либо похожего на восторженное щебетание молодых поэтов на квартире у Л. О. , слушающими с аффектацией декламирующего метра. Сцена эта, которую мне однажды пришлось вместе с тобою и с другими нашими друзьями наблюдать у него на квартире, произвела тогда на меня удручающее впечатление. .

Выступление И. Г. в институте почти полностью соответствовало появившейся в следующие дни в «Известиях» статье «Человек у руля», заказанной в связи с исполнявшимся в эти дни семидесятилетием Сталина.
Эрвин, особо ярко проявляется твой творческий талант в строках, посвященных описанию моей биографии. Откуда ты все это набрал ? Где ты нашел столько подробностей о ней, ранее даже мне неизвестных? Впрочем, кто сказал, что биография, написанная в вольном стиле, должна, соответствовать действительности ?
Отмечу попутно ,что в ивритской транскрипции слова «набрал» и «наврал » транскрибируются одинаково в силу двоякого озвучивания буквы «бэт» «вэт ».
Сравни, например, имена Варвара и Барбара, Вифлеем и Bethlehem и т.д..
Это не намек.,( б-же упаси !) - просто делюсь некоторыми лингвистическими соображениями, как эрудированный семит с семитизированным эрудитом ( Слово несколько спорное, но ведь бывают же «англизированные» скакуны) .
Отрезок твоего биографического эссе, начиная со слов
«... и Вася рассказал, что его родители эмигрировали в Париж до Первой мировой войны.…» требует подзаголовок, который можно частично позаимствовать из известного музыкального произведения – «Quasi una fantasia, или сон в летнюю ночь» .
Именно это и явилось причиной столь длительной задержки моего ответа на твое послание ( плюс моя занятость. в совокупности с моей неорганизованностью). По ходу изначального изложения оного стали всплывать из памяти многочисленные факты из моей семидесятитрехлетней биографии, вплетавшихся в ткань рассказа. ( В чем я Тебе искренне благодарен)
Илья Григорьевич не содействовал получению нами советского гражданства и не помогал устроиться в Москве, хотя я. при этом не отрицаю его помощь в некоторых делах, связанных с людьми жившими за рубежом и с которыми мы не могли общаться напрямую. Дела личные и не для разглашения ,
Прописку в Москву устроил вовсе не Эренбург . До войны. административный вес Эренбурга в Москве был незначительным. Да и вообще, он не был человеком устраивающим чужие судьбы, пользуясь своими связями. Это только после войны, когда у него появились депутатские полномочия, да имея приобретенную во время войны огромную популярность, он мог помогать людям, исключительно в приделах закона и то, благодаря огромной пробивной силе своей секретарши. У моей матери был другой мене известный, но очень влиятельный друг юности. Это был Котик Уманский. Эренбург упоминает его и его трагическую судьбу в книге «Люди, годы , жизнь». По рассказам матери, Уманский, владевший несколькими иностранными языками, был сыном богатого нефтепромышленника, которому до Революции принадлежали нефтяные скважины в Румынии. Он рано примкнул к большевикам и в тридцатых годах был переводчиком Сталина. Я читал в его (Сталина) трудах, что запись беседы Сталина с Гербертом Уэльсом была сделана Уманским. Вот ему - то и было нипочем позвонить насчет прописки или добиться приема у Литвинова. Мать была на приеме в Наркоминделе еще 20 июня 1941-го, где ей обещали быстро уладить дело с визой для отца и сказали, что она может принести письмо для мужа, т. к. отправляется курьер, возможно один из последних.
На днях нас навестил Лейтес. Встреча была радостной, хотя день был очень пасмурным. Посидели очень уютно вчетвером с Инной и Изей Кушниром (если помнишь - о н живет в нашем городе) . После обеда Изя ушел и я Лене дал почитать мои записки. Читал почти до самого момента выхода к автобусу. Сделал некоторые интересные замечания, самое важное из которых для тебя стало что-то в духе «мухи отдельно - котлеты отдельно» . Дальше я поступил в соответствии с рекомендациями другой знаменитости - скульптора Родена. Взял черновик, выкинул стороннее, не имеющее прямое отношение к объекту - получился объект-ответ. Осколки-вырезки войдут в мемуары ( si Dieu me prete vie – часто добавляют французы, что переводится примерно «если Бог не отберет у меня данную взаймы душу»).
Что-то много цитирую по-французски - всё таки первый язык.
На прощание еще раз взглянул в твоё эссе и под самый конец увидел фразу. Цитирую .
«Илья Эренбург похоронен в Москве на почётном Новодевичьем Кладбище. На вертикальной поверхности стеллы из серого гранита – его штриховой портрет, отлитый из бронзы по рисунку Амедео Модильяни, сделанному в Париже.
Я выделил это место не потому, что в этом отрывке «кладбище» пишется не с прописной , а «стела» лишь с одним «л»., а потому, что упомянутый Амедео умер в 1920 году и последние его работы относятся к 17-му году. Возникла мысль – «Странно, чтобы на могиле маститого писателя поместили его портрет в 25-летнем возрасте (максимум)!».
Модильяни написал известный портрет художника Сутина, известен также эскизный портрет молодой Ахматовой ( видел его у И. Г. с дарственной надписью Ахматовой). Однако нигде и никогда не попадались мне его портреты Эренбурга. Покопавшись в литературе, я обнаружил у самого Эренбурга отрывок, который привожу ниже.
«Познакомился я с Модильяни в 1912 году. При одной из первых встреч он нарисовал мой портрет, все нашли его очень похожим. Потом он меня часто рисовал; у меня была папка с его рисунками. (Летом 1917 года я с группой политических эмигрантов возвращался в Россию. В Англии нам объявили. что нельзя вывозить ни рукописей, ни рисунков, ни картин, ни даже книг. Я отобрал то ценное, что у меня было - натюрморт Пикассо, «Эду» Баратынского с его надписью, рисунки Модильяни и оставил чемоданчик на временное хранение в посольстве Временного правительства . Правительства действительно оказалось временным. А чемодан пропал навсегда)»….
Скорее всего на стеле изображен портрет Пикассо. Портрет ,очень известный, висел в его рабочем кабинете ( надпись- « Pour Toi , mon ami» (Для Тебя мой друг).
(ВСТАВИТЬ КАРТИНКУ)!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

Не забудь внести соответствующее исправление при редактировании сборника своих сочинений, ведь не я один на свете такой зануда.
При всем при том, я вполне согласен с тобой – «Не тот джентльмен, кто не роняет капли супа на скатерть, а тот кто умеет не замечать, как другие капают»
( здесь, конечно, оборот « капать на…» следует понимать в прямом смысле!)
Добавлю в своё оправдание , что я не злопамятен. И не потому, что не злой, а потому, что память плохая.
С наилучшими пожеланиями здоровья и счастья вам и всей вашей семье от меня и от Инны по случаю прошедших Новых годов.

P.S. Разреши, дорогой коллега по перу, если позволишь мне воспользоваться таким нескромным обращением, пожелать тебе дальнейших творческих успехов, следуя по тяжелой стезе, ведущей к истине .(Вспомнилось : … а зачем нужна дорога , если она не ведет к Храму: ?)

Надеюсь на продолжение нашей творческой переписки. Обещаю при завершении очередного тома своих воспоминаний непременно ознакомить Вас с ним (безусловно только при наличии желания с вашей стороны).

Сотворено в городе Наария, что в Западной Галилее, на улице короля Давида дом 2, что на углу с улицей Issy-les- Moulineaux
Эта улица переименована недавно нашим мэром по названию известного парижского пригорода., имея очевидной целью казенную поездку в Париж с целью побратанья.
Завершено в 5763 году от сотворенья Мира 9-го (тэт) дня месяца Шват (для прочих непосвященных евреев - 12. 01. 03)

© Василий Грановский.